Звени, монета, звени - Шторм Вячеслав
Они лежали, сраженные смертельными ударами. Трое Стражей. Еще четверо у раскрытых настежь ворот крепости. И – Гуайре.
С пробитой копьем грудью, скорчился мой друг и побратим на пороге пустого подвала. А когда я с трудом разогнул пальцы его правой руки, сведенные смертной судорогой, то увидел клочок клетчатого пледа.
Пледа с родовыми цветами клана Аррайд…
И был час, о котором молчала добрая половина анналов легенд, другая же половина – преувеличивала его значение. Час в котором всесильные игроки – Судьба и Случай – вновь передвинули несколько фигур на доске Мироздания. Час, когда эта перестановка соединила множество разрозненных нитей в одну. Одну переплела с другой. Две обвила третьей. Так, из хаоса и обрывков, постепенно стало восставать грандиозное, нереальное и гармоничное одновременно полотно. И не знал никто - даже всесильные игроки Судьба и Случай, – что будет с этим полотном дальше.
Распадется ли оно обратно на тысячу тысяч тонких нитей – или будет закончено?
Просуществует ли века и тысячелетия неизменным – или уже через миг станет совершенно другим?
Что изменит его: умелые, чуткие руки и новые нити, продолжающие небывалый узор, или резкий, разрывающий удар и огонь?
Никто не мог дать ответа на эти вопросы, ибо никто не скажет заранее, как упадет монета, звенящая на столе. Головой? Гербом?
Не знали об этом и двое. Не знали и не задумывались.
В предрассветном тумане, рядом с истерзанным телом, делая выбор, от которого зависели тысячи жизней.
В предрассветном тумане, рядом с прекрасным замком, подчиняясь выбору, от которого зависели тысячи жизней.
Осталось лишь закрыть глаза и сделать шаг вперед.
И крикнул один, созывая друзей и слуг, криком своим выплескивая наружу боль и ненависть. И подхватил ветер эхо, отразившееся от стен и домов.
И крикнул другой, хотя знал, что никто не услышит его, криком своим выплескивая наружу отчаяние и тоску. И поглотили скалы эхо, не успевшее родиться.
Два слова, так и не произнесенные вслух, сплелись воедино, глянувшись друг до друга сквозь пространство и время. Два слова. Война и Забвение. Почти легенда. Звени, монета! Звени…
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
Огонь самоцвета с пожарищ огнем сольется,
И отблеск звезды на отблеск клинка ложится,
Река меж холмов, как кровь, между пальцев вьется
Опавший листок, как черный ворон, кружится.
Века ли летят, песчинки ль в часах струятся,
Ласкает ли слух напев или рвет крещендо,
Нельзя не любить, не слушать, не восхищаться,
Когда вновь и вновь седая звучит легенда…
Олень долго не хотел умирать. Всё силился поднять с истоптанной земли тяжелую голову, вращая огромным бирюзовым глазом, устремленным в небо. И заглянув в этот глаз, уловив последний, тухнущий взгляд лесного великана, я тут же почувствовал, как всё удовольствие от охоты испарилось тонкой струйкой дыма. Собаки, сидящие поодаль и слизывающие кровь с травы, тут же почувствовали мое настроение – поджали хвосты и отбежали в сторону. А я всё смотрел, и чудилось мне: не олень – кто-то странно знакомый лежит сейчас, вытянув шею и чуть вздрагивая. Преданный. Загнанный. Обессилевший. Слишком гордый, чтобы просить убийц о последнем одолжении.
Сильная рука отстранила меня в сторону, будто ребенка. Меня – Трена Броэнаха, наследника главы рода Мак-Нейлов, правителя и сына правителя! Это было так неожиданно, что я сразу же пришел в себя.
– Налюбовался? – сухо спросил Фрэнк.
Он быстро наклонился, и длинный нож в его руке чуть прикоснулся к оленьему горлу. И отдернулся быстрее, чем его сверкающее острие запятнало ярко-алым.
– Нет, никогда я не пойму, что вы находите в этой охоте! Мяса тебе, что ли, мало?
Он действительно не любил и не понимал охоты, этот странный чужак, свалившийся мне на голову чуть меньше двух лун назад. Тогда, кстати, мы тоже охотились. Собаки подняли свинью-трехлетку и гнали ее по покрытому талым снегом берегу реки, заходясь лаем. Я и еще трое охотников скакали позади, готовя для броска дротики. И вот когда я уже занес руку, прицелившись свинье как раз между лопаток, я увидел его.
Он лежал у самой воды, лицом вниз. Бессильно откинутая прочь рука сжимала длинный и тяжелый меч со странной крестообразной рукоятью. И меч, и рука до самого локтя были покрыты коркой запекшейся крови.
Псы, позабыв о свинье, тяжело пробившейся сквозь сухие камыши и уходящей всё дальше и дальше, скакали вокруг тела, но – без единого звука. А еще мне показалось, что моя прославленная свора, в которой любая собака без страха выходила один на один с матерым волком, до крайности испугана.
Но вот вожак – громадный пес, прозванный за необычную окраску Буйде – Желтый, – наконец решился. Прижав уши, со вставшей дыбом шерстью на загривке, он подкрался к лежащему, осторожно обнюхал сначала бок, потом влажный черный нос поднялся выше, мимолетно коснулся кисти левой руки.
Руки, удар сердца назад лежавшей на земле. Руки, которая удар сердца спустя сломала могучему волкодаву хребет, точно подгнившую ветку.
Прежде чем я успел подумать о своем поступке, мое копье уже устремилось в полет. Сейчас оно пришпилит этого наглеца к глинистому берегу, как жука! Но вышеназванный наглец каким-то чудом перекатился в сторону, так что широкий наконечник пришелся впритирку к его боку. Глухо лязгнул металл, и в следующий момент чужак оказался стоящим на ногах, а меч, который он держал уже двумя руками, глядел мне в грудь, словно приглашая.
И вновь я не успел вмешаться: все трое моих воинов приняли это приглашение. Сразу три дротика полетели в чужака с разных сторон. Уклониться от всех одновременно не смог бы никто в Пределе.
Он и не стал уклоняться. Просто крутнулся на месте, приседая. Первый дротик оказался перерубленным налету – потом я неоднократно наблюдал за этим зрелищем, всякий раз поражаясь красоте и плавной скорости движения, – второй пролетел над его головой, срезав прядь светлых, слишком коротких для уважающего себя мужчины, волос, но третий ударил прямо в грудь. Ударил и отскочил, заставив чужака отшатнуться, едва не упав. Но через миг он вновь твердо стоял на ногах, и меч в его руках не дрожал.
Вот в этот раз я совладал с собой и поднял руку, останавливая воинов, готовых спешиться и атаковать. Они были хорошими бойцами и я не хотел их терять.
Вместо этого я сам соскочил со своей каурой кобылы и стал медленно приближаться к чужаку, не обнажая меча и держа руки на виду. Он не сдвинулся в сторону ни на волос. Стоял нарочито спокойно, давая мне возможность как следует себя разглядеть.
Высокий, статный. Широкие – действительно широкие, почти с мои! – плечи чуть отблескивают на солнце – похоже, поверх рубахи на нем надета еще одна, но сплетенная из железа. Теперь понятно, почему дротик не причинил ему никакого вреда. Длинные, мускулистые ноги обтягивают черные кожаные штаны и такие же сапоги. Лицо гладко выбрито и испачкано грязью и кровью из скверно выглядящей раны на лбу, на щеках она засохла совершенно причудливым образом – прямыми полосами с утолщениями сверху. Э-э, да это не кровь! Татуировка, сделанная красной краской: меч, направленный острием вниз. Конечно, в нашем Пределе иные воины, особенно северяне Мак-Аррайда, тоже украшают лица татуировками или просто раскрашивают их, особенно перед боем, но я готов был ставить двадцать кумалов золота против рыбьей кости, что такой не удастся найти ни у кого из них. Равно как и стальной рубахи, меча с перекрестием, чьим длинным лезвием, судя по всему, можно не только рубить, но и колоть. И мастерства владения этим мечом.
