Вера Семенова - Проклятие Вальгелля. Хроники времен Основания
— Ты как? — спросила Гвен, и ее чуть хрипловатый голос зазвучал совсем по-другому, чем в разговоре на крыше — в нем почти не чувствовалось иронии, пронизывающей собеседника до костей.
— Луна садится, — внешне спокойно отозвался человек в кресле, не поднимая век. — И с годами Эштарра обращает на меня все меньше внимания. Так что не так и плохо, Гвендолен. Не так плохо, как раньше.
Он пошевелился, обхватив себя руками за плечи, словно стараясь удержать внезапную дрожь. Гвендолен опустила глаза — спина сидящего была обтянута темной тканью камзола и ничем особенным не выделялась, но она с закрытыми глазами могла вспомнить, как выглядят багровые рубцы, навечно оставшиеся на спине страшно вывернутой коркой, хотя видела их всего один раз. Но даже одного раза ей хватило.
Шрамы от срезанных крыльев.
Дом Кэссельранда всегда был основным прибежищем крылатых не только в Тарре, но и во всем Круахане. Он помогал им во всем. Он выручал их деньгами, он договаривался об особенно выгодных контрактах. Он был для них гораздо более реальным покровителем, чем надменная Эштарра, в существование которой верили далеко не все. И он был бывшим крылатым. Невозможное сочетание — по крайней мере, Гвендолен ни разу не слышала о другом подобном на всем Внутреннем океане. Впрочем, его история казалась ей настолько ужасной, что она не хотела лишний раз ее вспоминать, невольно отводя в сторону свою память, как и взгляд от его неестественно прямой спины.
— Завтра начинается Конклав? — Кэс произнес это скорее утвердительно.
— К счастью да. Это значит, что через два дня он уже закончится.
Кэссельранд повернул к ней изжелта-бледное, слишком спокойное лицо — обычно подобное спокойствие кажется неприятным гораздо более, чем заломленные брови и пролегшие по щекам морщины. Но Гвендолен уже давно не пугалась — она с трудом представляла, какие муки испытывает в лунные ночи крылатый, лишенный возможности летать, но ей было вполне достаточно даже неясного ощущения.
— Теперь я даже жалею, что добился для вас этой работы, — ровным голосом сказал Кэс сквозь стиснутые зубы. — Там будет слишком много новых лиц. Будь осторожна, Гвендолен, ты же помнишь легенду, которую я тебе рассказывал.
— Ты мне рассказывал столько легенд, — хмыкнула Гвендолен, — что если их все записать, хватить растопки на самый большой костер на главной площади Тарра.
Все-таки Кэссельранда она невольно щадила — если бы ее фраза была обращена к Эленкигаль или, еще хуже, к кому-то из людей, она сказала бы нечто вроде: "Хватит целый год подтираться стряпчим из королевской канцелярии".
— Расскажи еще раз, Кэс, — просительно произнесла Табигэйль, как всегда бесшумно проникшая в комнату вместе с сестрой и примостившаяся у окна. Она развернулась лопатками к задернутой шторе и жмурилась, как котенок, поглощая последние остатки лунного света. — Раз Гвен ничего не помнит.
Кэс слегка покачал головой, внимательно рассматривая Гвендолен, присевшую на пол возле его ног и задумчиво проводившую пальцами по рукояткам кинжалов, засунутых за сапоги. Кэссельранд даже не брался подсчитать, сколько на самом деле клинков в ее арсенале. Ей всегда их хватало, несмотря на то, что она не владела никаким другим оружием. Как всегда он поразился удивительному оттенку ее волос, даже в темной комнате сверкающих как пламя, и нахмуренным бровям на детском лице.
Он не очень любил рассказывать предания об отношениях людей и крылатых, предпочитая нечто более отвлеченное — рассказы о дальних странах, диковинных животных или народах еще более необычных, нежели крылатые. Легенды, связанные с людьми, казались ему чересчур близкими к реальности и излишне откровенными. Но он каждый раз испытывал некое чувство долга, побуждающее его говорить. Хотя на крылатую молодежь, собравшуюся в Тарре, его рассказы производили совсем не такое впечатление, как ему бы хотелось — они слушали его, распахнув глаза, но воспринимали его слова так же, как повествование о странных животных с торчащими изо рта зубами, огромными ушами и длинной змеей вместо носа.
— Это случилось очень давно, — начал он, — когда в Круахан из-за моря пришли первые короли. Один из них, Вальгелль, тогда еще молодой, но великий воин, стал основателем круаханской династии. Его портрет вы до сих пор можете видеть на тех монетах, которыми вам платят за работу.
— Вполне серьезный повод для того, чтобы испытывать к нему почтение и заслушиваться его биографией, — заметила Гвендолен.
— Ну Гвен, не перебивай, ну пожалуйста, — в голос заныли Табигэйль и Набигэйль. В их глазах постепенно разгоралось знакомое Кэсу жадное пламя, и одинаковые пухлые губки одинаково приоткрылись.
— У Вальгелля на самом деле были все необходимые достоинства для того, чтобы завоевать почтение и любовь своего народа. Он много воевал и подчинил себе многих круаханских дворян, но правил справедливо. Он заложил на берегу реки Круаху крепость, которая потом стала будущей столицей. Во многом ему помогали его друзья и советники и далеко не все из них были обычными людьми. Многие из них носили на спине крылья.
Да, тогда крылатые свободно селились среди людей, строили собственные кварталы и охотно делились с людьми своими знаниями. Некоторые ремесла традиционно считались привилегией крылатых. Конечно, не все люди любили нас, некоторые побаивались и считали странными, но тогда никому не приходило в голову приписывать нам беды и болезни, которые так часто настигают людей в больших городах. Иногда происходили и браки между людьми и крылатыми, и дети получались, как выпадал случай — или с крыльями, или без. Король Вальгелль благоволил к крылатым, постоянно приглашал их старейшин на дворцовые пиры и особенно выделял своими милостями род Дарренгар. И скоро ни для кого уже не было секретом, почему так — дороже всего на свете для него был один взгляд, который могла бросить на него старшая дочь Дарренгара, Аредейла.
Наши женщины редко бывают некрасивы, но она поражала своей красотой даже тех, кто привык часто видеть крылатых. Ее волосы словно были сделаны из светлого серебра, и такими же были крылья. Любой, кто хотя бы раз заглядывал в ее глаза, сине-зеленые, как вода на морской глубине, долго не мог выбросить ее взгляд из памяти. А Вальгелль и не собирался забывать, напротив, он хотел смотреть в них как можно чаще. Он готов был сделать ее своей королевой, невзирая на недовольство людей-советников и глухой ропот, который поднимался в толпе каждый раз, когда во время народных торжеств он выходил вместе с ней на террасу дворца. Вальгелль был воином — но в ее присутствии его голос звучал терпеливо и кротко. Вальгелль водил по морю армаду кораблей — но был готов бежать на край света, если его туда пошлет она. Вальгелль заставлял трепетать и склоняться в пыль перед его сапогами самых гордых круаханских баронов — но он сам с радостью прижался бы лицом к ее туфелькам, если бы она позволила.
