Игорь Федорцов - Камень, брошенный богом
Первый раз прекрасная жизнь показала себя едва вставшему на крыло герою, призвав оного под гвардейский стяг, в доблестную Красную Армию. Простившись на перроне с плачущей родней, борец с вселенским злом, без сожалений отправился в далекие края постигать премудрости воинской профессии. Застучали по стыкам рельсов колеса, заскрипел утильной древности вагон, пугая внезапностью, дико взвывал гудок электровоза. Сутки… Вторые… Третьи… Неповоротливое грядущее неотвратимо приближалось со скоростью 60 км. в час.
По прибытию, парня встретила славная, фронтовая семья*. Поборник добра был определен под опеку оборзевшего битюга с лычками ефрейтора, требовавшего от "духа" стирать "дедам" портянки, промышлять курево и подшивать к форме чистые воротнички. Ефрейторские капризы не нашли должного понимания у обуреваемого жаждой славных деяний подчиненного. Ибо мнил он, герои выше обыденного бытия. Зазнайку незамедлительно и охотно подравняли и поставили в общий строй.
И что? Оказалось вокруг тебя, рядом с тобой, плечо в плечо — сплошь герои! О двух руках, о двух ногах, в полосатых тельниках, в лихо заломленных беретах! Вот оно! Боевое братство!
…Звонко лопалась сталь под напором меча, тетива от натуги дымилась, смерть на копьях сидела, утробно урча, в грязь валились враги, о пощаде крича, победившим сдаваясь на милость.*…
Со временем мундир и эполеты героического юноши пропитались кровью ран и пропахли пороховой гарью. Он привык терять друзей и хлестать водку за помин души геройски павших, а там где жили сокровенные мечты, завелась липкая плесень апатии.
Я прервался для скромных итогов. За беззаветное служение отечеству притянуть к ответу не могли. О доблестных солдатах отчизна давно забыла. А те, кто не забыл, находились слишком в затруднительном положении, что бы резервировать за бывшим противником отдельные камеры. По сему можно смело переходить к последемобилизационному этапу героической биографии.
Гражданское житие бледно напоминало идеалы, высосанные из книг и подсмотренные в киношке. Герой скакал, рубился на мечах, прыгал в огонь и в воду, и рыскал в поисках чистой и светлой любви с этажа на этаж многочисленных женских общаг, где, не задумываясь, тратил на дам получаемое жалование штатного каскадера. Год, два, три… Календари отсчитывали канувшее в лету, столичные куранты на всю страну звонким боем предупреждали — время, идет, парень! Идет то идет, а жизнь будто примерзла к месту. Ни каких подвижек к славе и вечной любви не происходило! Пребывание в застое, герой, не мудрствуя, скрашивал употреблением и злоупотреблением алкоголя, и ждал своего часа. Сидение на мели закончилось не скоро, но все же закончилось. "Лед тронулся" и судьба неожиданно сделала крен в сторону криминала.
Я заерзал на арестантском ложе. Очевидно, так чувствовал себя Шлиман, когда в раскопе его лопата наткнулась на руины троянских стен. Я, как и он мог с уверенностью сказать: Здесь! И если археологическая находка вызвала в великом Шлимане ни с чем несравнимую радость, то моя догадка ничего кроме холодного пота вызвать не могла.
С Федей Кровельщиком я познакомился в баре. В ту пору наличность в моем кармане приближалось к обычной отметке "ноль" и потому позволив лишь 0,7л. BARENа, я употреблял заказанный напиток без закуски, прихлебывая прямо из горлышка. На шумную кампанию за соседним столиком я не очень-то обращал внимание. Денежные хлопцы вовсю спаивали двух голенастых и сиськатых крашеных блондинок. Подвыпившие девицы, хохотали отпускаемым сальным шуточкам, беспрестанно закидывали-перекидывали ногу на ногу, демонстрируя отличного качества ляжки и кружевное нижнее белье, томно поглядывали на кавалеров и ругались не хуже их самих. Ни какой особой неприязни компания у меня не вызывала, разве что раздражала едва початая бутылка французского коньяка. Отпили они из нее от силы сотку-полторы, переключившись на более привычное пойло — дамам шампанское и ликер, мужчинам контрафактный польский "Смирнофф". Недопитость же коньяка угнетала меня хлеще, чем апартеид несчастных юаровских негров.
К определенному времени моя посудина опустела, хотелось догнаться, и не чего лучшего чем глыкнуть коньячку мне не представлялось. Стрескав халявских орешков, из вазочки на барменской стойке, я нагло подошел к гулявшим буржуям.
— Земляки, налейте добавить, — и, что бы ни предложили чего попроще, щелкнул коньячную бутылку по этикеточному горлу.
От такой наглости в компании на миг воцарилась тишина. Затем из-за стола показательно медленно поднялся рябой жлоб. Картину гнать он умел, но беда заключалась в том, что я не собирался отступать и налитая мощь его крупной фигуры пугала меня не больше чем поручика Ржевского триппер. Не отрывая взгляда от второго, прилизанного, долговязого умника всем здесь заправлявшего, вежливо предупредил.
— Я попросил.
Жлоб шипя змеем навис над столом.
— Сам уберешься или помочь?
Золотые зубы в его оскаленной пасти сверкнули мне поминальными свечами. Ладан дорогой сигареты настырно забивался в нос.
— Сперва, выпивка, — нагло настаивал я. После столь не дружелюбного обхождения, коньяк приобрел в моих глазах качества эликсира молодости и панацеи от бед.
— Пошли, налью, — грубил жлоб, цепляя меня за локоть.
Говорят человек человеку брат? Я приценился к своему противнику. Брат?! Обычный зажравшийся недоносок, отказавший в выпивке. Мне? Герою!?
Пугать длинноногих барышень не стоило. Городской бар не ковбойский салун и крушить мебель неоправданно дорого.
— Пошли, зёма, — не раздумывая согласился я, хлопая жлоба по накаченному плечу. — Показывай дорогу.
Вернулся я через минуты три. Усаживаясь на освободившееся место, честно отдал умнику, реквизированный в бою ствол.
— Победитель получает все, — не скромно объявил я, и хлопнул без заминки, одна за другой, три рюмки французского чуда.
Барышни засуетились уходить, но долговязый цыкнув на них что бы не дергались, протянул мне узкую ладонь и представился.
— Федор.
От знакомства с покупающими дорогой коньяк отказываться не стоило. Я пожал его холодную тонкую руку.
Дружба повелась у нас странная. То днями и ночами куролесили во всю прыть молодого организма, то неделями не виделись. Когда сходились, нам было тесно в миллионном неоновом городе. Дай волю, мы бы пропили и профукали и человечество, и шар земной. Да что шар — Вселенную пустили бы по миру, не моргнув глазом. Понятно на наши фокусы кредитов ни фонд Сороса, ни Билл Гейтс, ни Минфин не выдавал. Оплачивал Федя. Из личного портмоне. И оплачивал, как положено, с чаевыми, компенсациями, выходными пособиями и на лечение. А деньги у моего другана водились. И не так себе деньги, а настоящие, пачками и зеленью.
