Владимир Колосов - Вурди
Лежащий в кустах невольно оглянулся — за спиной лишь едва различимые ветки: «Ох, не ко времени о вурди вспомнил. Лет семь к Поселку и близко не подходил. А мало что тут один-единственный, среди людей затесавшийся, понатворить мог? Тут и людей-то, глядишь, нет вовсе. А ты — за бабой. Старость, видите ли, на носу, горшок выносить некому. Тьфу! Выкрадешь бабу, а она потом тебя и…»
Вокруг быстро темнело.
На почерневшем небе ярко вспыхнули звезды. Выкатила из-за леса круглая луна.
«Угораздило же меня. В полнолуние, — недовольно подумал Плешак. — Может, переждать? Хотя какое, к вурди, переждать? Днем-то по Ближнему лесу ох сколько охотничков шляется. Приметят бродягу-отшельника — тут уж не о бабе думать, как бы ноги поскорей унести. Стрелы-то охотничьи уже на своей шкуре испробовал, хватит. Да и долго потом настороже будут — не подберешься. Катись, родимая. А лучше, чтоб тебя облачком каким скрыло. Тут я в темноте и нагряну. Без добычи не останусь. Молодухи-то тоже небось темноту любят. Дело простое. Раз — и готово. Будут потом перед мужьями брюхом выхаживать: мол, твой растет. А как бы не так!»
Лесной бродяга ухмыльнулся. Пошарил в траве рукой («Где ж он, а?»). Нащупал. Довольно цокнул языком: вурди-то вурди, пускай хоть все, как один, оборотни — только у меня на вас управа-то есть! Крепко сжал пальцами шершавую сучковатую палку. Не палку — осиновый колышек. Самому в ход пускать не доводилось, но людская молва врать не будет. Еще мать говорила: коль в руке у тебя такая штука (лучше свежесрубленная, не сушняк), так ни один оборотень не сунется. Как ветром сдует. «Вот мы и посмотрим, — ухмыльнулся Плешак, — если колышка-то пугаешься — пощады не жди».
Он снова выглянул из-за ветки. Дымки над соломенными крышами больше не вились. Круглая луна поднималась все выше. Ни туч, ни облаков, как назло, не было. И ветра. Так, легкий, еле заметный, со стороны Поселка. Этот туч не нагонит, хоть всю ночь в кустах проваляйся. И ждать нечего. И вот то, что со стороны Поселка, — хорошо: ни одна псина не учует. Хотя и для их чутких носов кое-что у лежавшего в кустах было припасено.
«Пора, — решил он. — Самое время непутевым бабам со двора. А мы тут как тут!»
Бродяга-отшельник поднялся с земли, присел на корточки. Достал из-за пазухи глиняный кувшинчик. Вытащил пробку. Нюхнул. Поморщился. Гадость еще та. Но зато и пахнуть будет, если ею натереться, не человеком, не зверем — лесом. А на лес ни одна псина пасть не раскроет. Мало ли леса вокруг?
Он сбросил холщовую рубаху. Вылил настой на ладонь. Тщательно натер голое тело: руки, плечи, волосатый живот, кое-как спину. Даже под мышками. Но и этого ему показалось мало. Не долго думая, он скинул изрядно потрепанные сапоги. Стянул с себя грязные холщовые штаны. Обмазал ноги и все, что выше. Натянул сапоги обратно. Влез в рубаху. Принюхался. Порядок. Это там, в горшочке, воняет вурди знает чем. А стоит растереться — и никакого запаха.
«Эх, жаль, что я не повелитель, — подумал бродяга, — а как было бы просто. Добрался бы до первой же избы, обернулся бы каким-нибудь пеньком. И стой, карауль — сама в руки придет».
— Да и мы не лыком шиты, — пробормотал он, вспомнив об отложенном в сторону заплечном мешке.
Приготовился он на славу — слишком хорошо помнило его плечо охотничью стрелу, когда лет семь назад пытался он выкрасть себе жену. И жену не выкрал, и сам едва ноги унес. А все почему? Не обдумал тогда ничего толком, вот у первой же избы и попался. Дурак потому что. Думал, не чета этим, и в плечах статен, и лицом ничего, — любая баба с радостью пойдет. А она возьми да и заори. Теперь-то не заорет.
Всю весну у гиблых болот просидел — выслеживал ловилку. Так, чтобы при следующей попытке наверняка. А попробуй-ка эту ловилку, то бишь дерево-ползун выследить! Это не ведмедь, не лосяк лесной. Ползун год без движения валяться может. А потом, ни с того ни с сего, возьмет и поползет. Так что куда скорее не ты его, а он тебя выследит. А коли выследит, так пеняй на себя. Ползун не только по рукам-ногам скрутит, а допрежь иголки отравленные из-под коры выпустит. После тех иголок хоть и видишь и понимаешь все, а не шевельнуться, даже не крикнуть: рта не раззявить, какой уж там крик!
Тут тебе и конец. Если только поблизости никого нет, кто бы сразу вытащил.
Обычно и не бывает, а то бы о нем все знали. Как о гиблом корне… Но тот-то куда безобидней будет.
В общем, выследил!
Деревце…
Небольшое, тонкое, еще не разрослось толком, скрутить — так в самый раз в мешок войдет. А ему такое и надо. Выследил, кроликом в мешок подманил, веревкой крепко-накрепко перевязал — готово! Ох, как оно поначалу шуровало, помнится! А потом ничего — успокоилось. Месяца три уже без движения, ну разве что пошебуршит маленько, точно змеюка лесная, и опять утихнет. Изголодалось. В самый раз под ноги какой бабе кинуть. Скрутит ползун ее, потом хвать их обоих в охапку — и в лес. А там уже вытаскивай беднягу, чтобы до смерти не задохлась.
Так что теперь не заорет.
За это можно не беспокоиться.
Бродяга нащупал в темноте заплечный мешок. Лежащий рядом охотничий нож (этот так, на всякий случай). Закинул мешок за спину. Колышек в голенище сапога. Нож туда же.
Готово.
А луна вовсю светит, так что ж? Волков бояться — в лес не ходить. «Из леса», — мысленно поправился Плешак. Он сплюнул через левое плечо (как полагается — раз, другой, третий), осторожно выбрался из кустов и, низко пригибаясь к высокой, до пояса, траве, побежал в сторону спящего Поселка.
3Первые дворцы — не для него. Окраина. Как и двадцать, и десять лет назад, самые что ни на есть замухрышные: избы все какие-то перекошенные, живности — днем с огнем не сыщешь, зато заросшие — жуть: осока да дикая малина — вот и все богатство. А откуда ж ему взяться? Здешние небось, кроме хмельной варенки, еды другой не знают. Разве что эль. И то по праздникам. Эль-то сварить — повозиться надо. Недосуг им. Здешние что мужики, что бабы — лица пропитые, глаза мутные, волосья комом, какого цвета — не понять. Опять же с повелителями на короткой ноге. Потому как без повелителей в таком лентяйстве не проживешь. Да и повелители к таким тянутся. Дармоед дармоеда видит издалека. В их избенках и посуды-то настоящей нет. Пальцем в любой горшок ткни — вот тебе и повелитель. Живут что пеньки лесные. Так, малинки подсобирают из леса, опять же всякой ягоды, а то и подворуют у соседей, что побогаче, — вот и вся недолга.
Из такого дома бабу воровать — себе дороже выйдет.
Правда, пару крепких избенок среди всех этих развалюх бродяга углядел. Но туда лучше не соваться — охотничьи. И ближе к центру охотничьих будет немало, но эти… Он сам когда-то жил в такой же, на отшибе, и потому охотников окраины уважал. Чувствовал — одного поля ягоды. Бедолаги, сами себя не понимают. Впрочем, когда как: один всю жизнь между людьми и лесом метаться будет, а другой, глядишь, и уйдет. В лес. В отшельники, по-ихнему.
