Инна Кублицкая - Год Грифона
— Ага, получилось!
Малыш Таву-аро, сравнив полученный цвет с природной окраской Смироловой шевелюры, сказал критически:
— Чуть-чуть отличается.
— Сойдет, — заявил другой. — Они же рядом ходить не будут.
Смирол, который, как бы он не старался, цвета своей коротко стриженной прически увидеть не мог, объявил, подяскивая, к чему бы придраться:
— Но ее стрижка все равно вызывает воспоминания о женском монастыре…
— Сейчас мы это поправим, — безмятежно ответил Ролнек, готовя острый нож.
— …И ресницы у нее подозрительно черные, — продолжал смирол.
В самом деле, перекрашивая волосы и брови девушки, Ролнек не рискнул тронуть пушистые ресницы, и их чернота сводила на нет все старания Ролнека, тут же показывая фальшь окраски. Но Ролнек не растерялся.
— Ресницы мы припудрим светлым порошком, — заявил он.
Девушка терпеливо сносила его цирюльничьи ухищрения: перекрасил — так перекрасил, остриг волосы нарочно небрежными прядями — ладно, лишь бы выбраться со Святого острова, а там видно будет.
2Эрван, хокарэм принца Марутту, сидел на носу трехмачтового цангра. Цангр, который чаше называли плавучим дворцом, поднимался с приливной волной от моря к городу Тиэртхо, росположенному в одиннадцати лигах от морского побережья. Ланн, Золотая река, в этот час повернул вспять свое тихое течение, смешав воды с соленой водой, растекся по низинным болотам Тланнау. Низкорослые полузатопленыые рощи служили приютом морским бродягам, пиратам и разбойникам самых разных рангов, от беглых рабов до чересчур предприимчивых солдат, но ни один из них не рискнул бы напасть на гордо проплывающий цангр принца Марутту, блистающий богатством убранства.
Высокий принц не вышел на палубу даже после того, как цангр остановился у устланной коврами пристани.
Встречающие своего государя горожане полтора часа ожидали, когда он соизволит сойти на землю; ждали и семьи моряков, пришедшие встретить своих кормильцев — ибо никто не смел покинуть корабль, пока на борту находится принц.
Эрван все это время цепко рассматривал обстановку на пристани. Ничего угрожающего не было, зато, к своему удовольствию, Эрван заметил шестерку юных хокарэмов, с любопытством наблюдающих за маневрами великолепного цангра. Предстоящей встрече с ними Эрван искренне обрадовался; не так уж часто встречаются в Майяре хокарэмы; разговор в любом случае обещал быть интересным, и вдобавок имелась возможность послать весточку в замок Ралло.
Старших мальчиков Эрван знал: Ролнек, тайная гордость старика Логри, и Смирол, считающийся слабаком; у него из-за этого были проблемы с поиском места службы. Имени третьего паренька, и такого же тонкокостого, Эрван припомнить не мог, но лицо показалось ему знакомым. Остальные же мальчишки слишком малы, чтобы Эрван что-то мог знать о них, им было примерно от восьми до одиннадцати лет.
Когда принц наконец соизволил сойти с корабля на берег, Ролнек протолкался через толпу отбивающих поклоны горожан и мелкой знати. На его сдержанное приветствие принц ответил ласково, пригласил мальчишек-хокарэмов пообедать за его столом. Такое гостеприимство вовсе не в диковинку среди майярских аристократов: хокарэмы, несмотря на малочисленность, немалая сила в Майяре, и знать не упускала возможности показать им свое расположение.
Принц Марутту особо приказал Эрвану позаботиться о мальчиках (впрочем, при ближайшем рассмотрении один из них — рыжий, похожий на Смирола — оказался девушкой).
По пути в свой замок Марутту расспросил Эрвана о трех старших; младшие его не интересовали, новый хокарэм нужен был Марутту в этом году.
Эрван предупредил, что Ролнека Логри не отдаст.
— Жаль, жаль, — пробормотал принц. — А девочка, что она?
Эрван признался, что об этой девочке ничего не помнит.
— Она хороша, — заметил принц. — Полукровка, конечно, но с изрядной примесью благородной крови. Эти рыжие волосы делают лицо каким-то диким… Хороша! — повторил Марутту.
— Не очень, — отозвался Эрван. — Она слаба; не иначе, как ее растили в щадящем режиме. Не представляю, как она дожила до этих лет. — Он подумал и добавил:- Похоже, у нее есть хозяин, а то почему с ней нянчатся…
Марутту понял его мысль: очень вероятно, эта девушка из незаконных детей какого-нибудь знатного человека, тот отдал ее обучиться хокарэмским наукам, чтобы потом продать за хорошие деньги. Последнее время начал возрождаться в Майяре древний обычай — иметь наложниц-телохранительниц. В таком качестве, конечно, лучше настоящая хокарэми, подготовленная без скидок, но и такие, с неполной выучкой, тоже хороши. К тому же они много дешевле, и потом — зачем, собственно, они нужны — телохранительницы, если у каждого моло-мальски знатного человека есть надежная охрана.
— Все-таки разузнай, кому она принадлежит, — сказал Марктту. — Может быть, удастся ее купить. И… пожалуй, я сделаю ей подарок, — добавил он, ибо обычаем не запрещалось одаривать питомцев замка Ралло.
Подарок принесли, когда юные хокарэмы, расположившись в отведенном им покое, деловито приводили одежду в порядок, чтобы не стыдиться показаться в трапезном зале. Смиролу было не очень ловко: ему пришлось поделиться с девушкой одеждой, и ободранные его штаны, в которых он выбирался с острова Ваунхо, его сильно смущали. Сейчас он, обернув бедра повязкой, сосредоточенно штопал свои многострадальные штаны, а девушка ему помогала, отчищая его куртку, густо замазанную глиной. Ролнек чинил Смироловы сапоги.
— А может, я буду ходить босиком? — риторически вопрошал Смирол.
— И в набедренной повязке, как рыбак, — ехидно добавлял Таву-аро.
— Любопытно, — молвил Смирол, разглядывая штаны на просвет. — Даст ли нам Марутту денег? Не могу же я в драных штанах через весь Майяр топать.
— Эрван одолжит, — спокойно отозвался Ролнек, вырезая из своей куртки кусочек кожи для заплатки. — И вообще, хокарэм может быть совсем голым, главное, чтоы он был хокарэм.
— Неприлично, — смеялся Смирол, показывая мелкие белые зубы, ровные и безупречные. — С нами дама.
Ролнек, бросив взгляд на девушку, промолчал. На даму она никак не тянула. Теперь, после того, как Смирол, такком выбравшись с острова Ваунхо, присоединился к ним, Ролнек не считал необходимым по-прежнему маскировать ее под мальчишку. Но поведение ее ставило Ролнека в тупик: девушка явственно представлялась плодом хокарэмского воспитания, и в то же время повадка ее была совершенно чужой.
Она казалась уверенной в себе, но эта уверенность тоже была чужой, не хокарэмской, она не опиралась ни на силу, ни на хитрость или умение. Ролнек не представлял, какое ее качество могло придать ей бесстрашное спокойствие. Она не боялась их — хокарэмов, позволяла себе сказать порой что-нибудь презрительное, но неизменно оставалась послушной, не желая испытывать на себе хокарэм ское принуждение. Ролнека порой подмывало сделать и ее язык таким же покорным, но припоминались ему слова Логри: «Раздражение от бранных слов — признак слабости», — и Ролнек гнал от себя эту слабость.
