О'Санчес - Пенталогия «Хвак»
Ввечеру опять ужин, в другом уже трактире, более гостеприимном и веселом. Тут уж Хвак вволю попил, поел, попил и поплясал, поел, попил, в зернь и карты наигрался, поел, с девками намиловался — в усмерть! Рай и только! Ох, и попили!
А ночью его магией и кистенями да сетями взяли, сонного, и в ад, в узилище городское! За что, про что — некому сказать, всем лень: только колодку на шею да кандалы на руки и на ноги — ожидай суда и участи.
Хваку долго пришлось ждать и голову догадками ломать: сидел он в одиночке, тюрьма без окон, с одной дубовой дверью в локоть толщиной. Разговаривать с ним никто не разговаривал, кормили и поили раз в сутки, с надзирательской руки, не снимая кандалов.
А Хвак даже и не пытался объясниться да вывернуться каким-либо манером, и здесь ему любопытно, а тюрьмишка местная — что ему она, когда гордые горы в песок стерлись, пока он Матушкину немилость избывал, да в такой темнице — не этой чета!..
Суд начался спозаранок, чтобы все вины его и кары успеть прочитать да приговор исполнить. Ничего такого особенного Хвак для себя не ждал, но все же волновался…
— …Разрыв и разграбив могилу, пришлец, назвавшийся Хваком, учинил браконьерство в лесу, принадлежащем благородному баронскому роду Волков Вен Раудов, истребив без выгоды для себя, но из куража и озорства охраняемый законом волчий выводок общим числом в шесть голов, из них четыре особи зрелые, к воспроизводству способные, тем самым превысив способы необходимой защиты, затем напал и до смерти же убил медведя-самца, зрелого, к воспроизводству способного…
«Еще кто на кого напал», — мысленно огрызнулся Хвак, но немногочисленные участники судилища слушали не его, а обвинителя.
— …Старшего егеря его милости барона Вен Рауда — Сура Кабанца и двух его людей до смерти же, что подтверждают найденные следы сапог вышеупомянутого Хвака и следы крови на его портках…
С этим Хвак не спорил: лес есть лес, а свара без затрещин не бывает. Он и на вопросах не отпирался, а просто от себя рассказал, как все было.
— …Пригородном рынке облыжно обвинил в плутодействе ватагу скоморохов-потешников, после чего учинил над ними разбой и ограбление, отняв денежное имущество на общую сумму…
«Это они его обвинили в мошенничестве при игре в скорлупки и велели убираться, причем не захотели отдавать его выигрыш! А служат они старосте того базара, они его слуги-наймиты!»
— …В драке тяжело покалечив восемь человек скоморохов-потешников из простонародья, троих гостей купеческого звания и до смерти убив старшего над скоморохами Косю Былчу да до смерти же старосту рынка господина авен Краба…
Хваку показалось на мгновение, что Матушка пошевелилась… Но нет — простить-то она его простила, а вот заступничества на каждый чих нечего ждать, сам не младенчик… И все-таки ему хотелось верить, что Матушка слышит про его неожиданные невзгоды и сочувствует ему… Хвак вздохнул…
— …Сразу после белого обеденного часа в таверне «Кипящий супчик» учинил на почве внезапно вспыхнувшей неприязни к кузнецам кулачное побоище с кузнецами из кузнечной слободы, покалечив четверых, а молотобойца Грянца тяжело, после чего учинил произвол и насилие над хозяином и хозяйкою таверны, какового хозяина Супца затолкал против его воли в сундук, да крышкою сверху прикрыл, а на крышке той учинил насилие и бесчестье хозяйке Супчихе, чьи крики, обижаемых Супца и Супчихи, слышали все соседи, в чем и подтвердили все на розыске…
Было дело, кричала Супчиха, и Супец этот колотился в крышку сундука да кричал погромче ее, только не знал Хвак, что Супец ее мужик, он думал, что слуга… — Хвак вспомнил черные от похоти глаза Супчихи и затряс головой, чтобы смахнуть внезапный пот со лба и блазь из головы…
— …В вечернем часу и до утренней зари устроил оргию в небезызвестном притоне «Большая улыбка», что в Темной слободе, и поножовщину с находящимся в розыске разбойником по прозвищу Бас и его шайкой-артелью. Случай сей выговорен в дознании особо, дабы после окончательного опознания тела и личности вышеупомянутого Баса розыск по нему избыть…
Слушание розыска и приговора проходило на широком тюремном дворе. Обвинитель читал громко и монотонно, свиток за свитком, дело, как представлялось Хваку, было пустяковое, солнце раздобрилось на тепло, согрело голые Хваковы плечи, и он тихо задремал…
— …тотатец, браконьер, убийца, разбойник, грабитель, насильник, шулер, конокрад, свальногрешец…
— «Конокрад???» — Хвак не мог поверить своим ушам, сонную одурь как рукой сняло. — Конокрад? — Они с ума рехнулись! Хвак знал, что никаких коней ни у кого он не крал. Не было такого! Он даже попытался выплюнуть, либо раскусить кляп, но под тонким слоем собачьей шкуры обнаружилась металлическая чушка, похоже, чугунная — больно такую грызть. Хороша местная справедливость!
— …учитывая также неиссякаемое милосердие монарших особ, именем и сердцем Его Величества осененный, оглашаю я, судья Омол авен Орас, окончательный и безусловный приговор…
Хвака вывели на небольшую площадку, решетками отгороженную от здоровенного утоптанного поля, вокруг которого уступами, почти до облаков — скамейки для зрителей. Это напомнило Хваку арены стадионов его прежнего мира, только здесь арена овальная, а не прямоугольная, локтей двести в длину, да сотню в ширину…
Запели трубы, вспыхнули рукоплескания и погасли, послушные невидимому указчику.
Хвака освободили от кляпа, но кандалы пока оставили, хотя рядом с верзилой сотником из королевской лейб-гвардии, лично сопровождавшим и охранявшим Хвака, тут же, в «предбаннике», ждал мастер по железу, с инструментом наготове — кандалы сбивать.
— …овищные преступления, все же дается справедливый шанс: если вышеозначенный Хвак сумеет, выйдя из Восточных ворот, добраться живым до Западных, все равно — силою, магией, хитростью, либо сноровкою, Его Величество, в неизреченном милосердии своем, изволит даровать ему жизнь, честь и хлеб! Достигнув Западных ворот, сей злокозненный Хвак будет накормлен и напоен вволю, если понадобится — то излечен, оскоплен, ослеплен и надрессирован охранять двери дворцовых приемных покоев в ночное время, когда у слепца проступают неоспоримые преимущества перед зрячими…
— Слушай, парень, а правда что ты пятерых лейб-стражей голыми руками задавил во время ареста? На вид — сопляк еще, только что длинный.
— Не знаю, не считал я, не до того мне было… оскопить — это кастрировать?
— Оно самое. А ты их приемами или как?
— Бил чем придется, я же не помню: спросонок был и пьяный… А что там между воротами-то будет?
