Мервин Пик - Мальчик во мгле
И все-таки он смертельно устал, и слабость, соединясь с избавлением от одиночества, только что не усыпляла его. Однако глаз Мальчик старался не закрывать и, достигнув противоположного берега, соступил через борт челнока в теплую лунную воду, и псы, развернувшись, поплыли, точно темный ковер, вспять.
Итак, Мальчик остался один, и страхи вернулись бы к нему, не будь он так изнурен. Теперь же он просто вскарабкался по отлогому берегу к сухой земле и там, свернувшись в клубок, мгновенно заснул.
Как долго он спал, Мальчик после и сам не взялся б сказать, но когда он проснулся, день уже был в разгаре, и, приподнявшись на локте, он сразу понял, что все кругом ему чуждо. Этот воздух не был воздухом его земли. Этот был чужим. Мальчик огляделся и ничего знакомого не увидел. Он еще ночью понял, что заблудился, но ныне ощущения его были иными, ибо казалось, что он не просто забрел далеко от дома, но и нечто новое повисло меж ним и солнцем. И дело не в том, не в том, что он лишился чего-то и всей душой желал утраченное вернуть, – нет, что-то ждало его впереди, что-то, с чем встречаться ему не хотелось. Что это могло быть, он ни малейшего представления не имел. Он знал лишь: оно окажется ни на что привычное не похожим. Солнечный свет, падавший Мальчику на лицо, казался горячим и очень сухим. Зрение Мальчика обострилось, как будто пелену сняли с глаз, и запах, ни с какими другими не схожий, начал уже проникать в сознание Мальчика.
Запах не был неприятным сам по себе. Просто к нему примешивалось нечто сладкое, но смутно связанное с угрозой.
Оставив челнок на отмели, Мальчик повернулся спиной к широкой, вкрадчивой реке и сжал ладони. И быстрым, нервным шагом пошел к низким холмам, лежавшим на горизонте, – туда, где стены и кровли перемежались деревьями и ветвями деревьев.
Он шел и видел свидетельства, поначалу едва приметные, того, что земля эта пагубна. Пятна голубовато-серых оттенков то там, то здесь попадались ему на глаза. Они ложились тонкими нитями, похожими на улиточью слизь, поблескивали на камне или на стебле травы, растекались по почве, подобно румянцу.
Вот только румянец этот был серым. Нечто осклизло-влажное переползало туда и сюда по чуждой земле. Устрашающим светом отблескивало оно на темной почве, – а после исчезло, и все поменялось местами, ибо румянец стал теперь темным, а ползучая тварь и земля вокруг засветились, как лепрозная кожа.
Мальчик отвернулся от того, чего понять был не в силах: ему хотелось дать взгляду отдохнуть на реке, ибо даже в мертвенном этом потоке чуялось нечто уютное, поскольку поток отошел в прошлое, а прошлое навредить уже не сможет. Да река ничего дурного и не сделала Мальчику. Что же до псов, так и они ему не навредили, хоть и сопели пугающе. Только и было в них жуткого, что глаза.
Солнечный свет создать таких красок не мог. Солнце, во всей его мощи, расплескивало сияние, которое всасывало в себя любые оттенки. Луна же, пытаясь добиться того же, могла полагаться лишь на изливаемое ею тоскливое свечение, и все-таки при луне происходило обратное, ибо песьи глаза светились желтизною лимона.
И однако же, когда Мальчик повернулся, словно в поисках утешения, к реке за своею спиной, он увидел, насколько та переменилась. На что бы ни походила прошлой ночью река, теперь она не была ему другом. Вода, омытая солнцем, смахивала на серое масло, словно вздувавшееся в томной тошноте. Мальчик отвернулся и пробежался немного, как будто спасаясь от мерзкого зверя.
В противоположность маслянистой реке, грубый очерк поросшего лесом холма походил на хлебную корку, и Мальчик, больше ни разу не оглянувшись, устремился к нему.
Со времени, когда он в последний раз ел, прошло уже много часов, и голод становился непереносимым. Плотная пыль покрывала ровную землю.
Глава вторая
Возможно, эта мягкая белая пыль и заглушила приближавшиеся шаги: Мальчик даже не заподозрил, что к нему подбирается нечто. И только когда кислое дыхание коснулось лица его, он вздрогнул, отпрыгнул в сторону и оказался лицом к лицу с пришлецом.
Такой образины Мальчик еще никогда не видел. Слишком большая. Слишком длинная. Слишком волосатая. В общем, слишком массивная, чтобы казаться благопристойной: нечто противопропорциональное присутствовало в ней, – такое, чего лучше никому не показывать.
Обладателя ее, стоявшего прямо (до того даже, что казалось, будто он несколько отклоняется назад, словно отпрядывает), облекал темный, нелепо просторный костюм из какой-то плотной ткани. Крахмальные, некогда белые манжеты были настолько длинны и свободны, что полностью покрывали кисти рук.
Шляпы на голове существа не имелось, однако копна пыльных, мелко вьющихся волос покрывала весь череп, спадая сзади на шею.
Выступающие костистые виски, казалось, проталкивались сквозь похожую на парик шевелюру. Глаза – страшно светлые, стеклянистые, с зеницами до того уж маленькими, что почти и невидимыми.
Если Мальчику и не удалось воспринять все это с первого взгляда, он по крайности уяснил, что перед ним стоит некто, вблизи его дома никогда не встречавшийся. В определенном смысле – существо из другого отряда. Да, но что же делало этого господина столь отличным от всех прочих? Волосы кудрявы и пыльны. Довольно противно, но ничего монструозного в этом нет. Голова длинна и огромна. Но почему же это, само по себе, должно быть отталкивающим или непереносимым? Глаза бледны и почти лишены зрачков, ну и что с того? Зрачки-то все же имеются, а особой необходимости расширяться у них явным образом нет.
Мальчик на мельчайшую долю секунды опустил глаза – одна из ног существа поднялась и с отталкивающей неспешностью почесала супротивное бедро.
Мальчика слегка передернуло, но почему? Ничего дурного господин этот не сделал.
И однако же все переменилось. Все стало неправильным, и Мальчик, чье сердце билось часто и гулко, уставился на пришлеца с опаской. И тогда длинная, косматая голова приопустилась и помоталась из стороны в сторону.
– Что тебе нужно? – спросил Мальчик. – Кто ты?
Господин перестал мотать башкой и, оскалив в улыбке зубы, вперился в Мальчика взглядом.
– Кто ты? – повторил Мальчик. – Как тебя звать?
Существо в черном распрямилось и замерло как вкопанное; что-то напыщенное проступило в нем. Впрочем, поперек лица его расползлась, точно зияющая рана, улыбка.
– Я Козел, – сказал он (слова эти с трудом протиснулись сквозь его блестящие зубы). – Я пришел сказать тебе добро пожаловать, дитя. Да… да… сказать тебе добро пожаловать…
Затем человек, отрекомендовавшийся Козлом, как-то бочком подступил к Мальчику – мерзким, крадущимся шажком, – одна из ног, завершив шажок, начала подергивать на копыто похожим сапогом, который почти жеманными движениями раскидывал в стороны белую пыль, показывая трещину, шедшую по середине ранта. Мальчик невольно отступил еще на, шаг, но не смог при этом оторвать взгляд от непристойного окончания ноги. Треснувшая нога – вещь не из тех, какие человек, пребывающий в здравом уме, станет выставлять постороннему напоказ. Козел же не предпринимал ничего – только двигал ею туда и сюда да время от времени отводил взгляд от тонкого песка, сыпавшегося из трещины на землю.
