Алексей Глушановский - ЦЕНА ИМПЕРИИ
Не то чтобы Аларих чересчур волновался. Вот еще, будет он из-за какого-то бога нервничать… Богов много, а Великая Степь и её наследник – одни. И если Ллуарт начнет слишком наглеть, настаивая на своих условиях, то в пантеоне Великой Степи могут произойти некоторые изменения, только и всего… В конце концов, служители Водура давно намекают, что были бы счастливы благословлять на бой воинов Хватки от имени своего покровителя. И обещают немалые выплаты, в случае если Аларих соизволит дать им такое право. До сих пор молодой вождь не видел особого смысла в смене бога-покровителя, однако, если Ллуарт не соизволит приструнить своего охотящегося за душой Алариха слугу, то замена ему найдется быстро и безболезненно. Вот еще, придумают тоже… Требования выдвигать. 'Не тебе спорить с темным богом, смертный' – вспомнились Стальной Хватке заключительные слова уходящего демона. Обнаглел Ллуарт… явно обнаглел. Думает, раз заключил с отцом контракт, так ему все можно? Так глядишь, если не одернуть, еще и ежедневных молитв начнет требовать, жертвоприношений постоянных, участий в службах…
Боги – они такие. Уступишь в малом, немедленно начинают хотеть все больше и больше. Любой из них всегда стремиться стать самым первым и главным, набрать как можно больше поклонников, возглавить пантеон, а затем и вовсе задавить всех остальных божеств, став единственным покровителем всего и вся. И если допустить подобное – ни к чему хорошему это не приведет. Были в истории подобные примеры, были.
Дорвавшись до абсолютной власти, пусть даже над одним-единственным захудалым племенем, какое-нибудь божество вскоре становилось ленивым, переставало обращать внимание на просьбы и мольбы своих последователей и даже жрецов, начинало требовать все больше и больше времени на поклонение и все больше и больше жертв в свои храмы… И в скором времени, допустившее подобную ситуацию племя гибло, отдав все возможные ресурсы на прокорм ненасытному божеству. Не зря же говорят – божественная наглость. Так что, если вовремя не одергивать всяких возомнивших о себе божков – много проблем получить можно. Впрочем, подобная ситуация Великой Степи не грозит, как бы там Ллуарт не выкаблучивался.
Так что угрозы демона молодого вождя волновали мало. Но все же… Как-то неспокойно было на его душе. Неправильно. Неуютно. Впрочем, портить своему другу праздник из-за подобного Аларих не собирался.
– Все нормально, Тил – откликнулся он. – Все хорошо… и слегка смутившись под пристальным взглядом друга, нехотя добавил: – Скучно мне чего-то…
– Вот те раз! Ему скучно!!! – расхохотался Лис. – Все пируют, рабынь гоняют, победу празднуют, а вождь скучать изволит… Еще немного, и снова стихи писать начнет!
Стальная Хватка смущенно улыбнулся. Глупое юношеское увлечение служило причиной непрестанных насмешек Тиллы, с которым Аларих как-то поделился своей тайной. Впрочем, черту Танцующий Лис не переходил, позволяя себе подшучивать над позорным для настоящего воина увлечением друга исключительно наедине, и надежно хранил доверенную ему тайну. Более того. Несмотря на все свои насмешки, он даже втихую, тщательно скрываясь, принимал участие в их распространении. Таким образом, в голос орущие у ближайшего костра 'Песнь о лихом коне' воины и не догадывались, что автором её был не некий безымянный акын, один из многочисленных друзей и знакомых Тиллы, а их собственный предводитель!
Так что, несмотря на все насмешки Танцующего Лиса, молодой вождь чувствовал к нему глубокую благодарность, в глубине души ощущая странную радость каждый раз, как слышал свои песни из уст совершенно посторонних людей.
Сочинительство стихов считалось у ланов постыдным. Хотя орать песни и слушать их от бродячих бардов жители степи не гнушались. Свою страсть к поэзии Аларих обнаружил внезапно.
Однажды они захватили всемирно известного барда. Тогда, желая посмеяться над бездельником-менестрелем, ланы приказали ему спеть пару песен для души. И Великий Октавий спел. Да так, что даже самые черствые воины сидели с угрюмыми лицами, всячески стараясь подавить слезы. Не зря, ой, не зря прославился певец. Что-то тогда он задел в сердцах безжалостных ланов, что-то поселил в их душе… Алариху тогда едва минуло восемнадцать. И первый раз услышанные стихи, да ещё в таком великолепном исполнении произвели на юношу неизгладимое впечатление. Что-то странное поселилось в душе, что-то теплое и одновременно требовательное. Захотелось спеть так же, как и Октавий. Барда ланы помиловали и отпустили на все четыре стороны. А вот Аларих на следующий день уединился в высокой степной траве и весь день пытался сочинить мало-мальски приличный стишок.
Сначала получалось не очень. В голову лезла похабщина Рифмы не складывались, а размер стиха постоянно нарушался. Еще не зная никаких правил, никаких законов стихосложения, Аларих, тем не менее, каким-то звериным чутьем ощущал неправильность, неверность своих творений, и боролся с ней так, как привык бороться со всеми своими врагами, – яростно, вкладывая душу в каждое слово, в каждый знак, что рождались из-под его пера. И постепенно у него начало получаться.
А вместе со стихами менялся и сам Аларих. Воин не понял, в какой момент перо и бумага стали прекрасной отдушиной. Все чаще и чаще он стал задумываться о смысле жизни и о том, что оставит после себя. Империю? Прекрасно! Но хотелось ещё чего-нибудь. Чего-нибудь большего. Хотя, что может быть больше империи? Более крупная империя? Или, может быть, что-то другое?
Ответа на этот вопрос Стальная Хватка не знал. И, потому предпринимал усилия сразу в обоих направлениях. Всемерно расширяя свои завоевания, по ночам он, скрывшись в своем шатре, 'марал бумагу', как характеризовал эти его действия Танцующий Лис.
Аларих даже и не подозревал, каким страшным ядом заразил его заезжий бард-ромей. Творчество внутри с каждым днём все сильнее и сильнее требовало свободы. Оно, как капризный бог, злилось и наказывало воина, если тот не находил и минутки для сочинительства стихов. Оно не приходило неделями, изводя Стальную хватку, и тогда ланы в ужасе шарахались от своего раздраженного предводителя. Кто знает, может, данная хандра была обусловлена именно отсутствием вдохновения. Или желанием бросить войну и уделять своему хобби больше времени. Но об этом Ал не признается никому, даже верному Тилле.
– Да ладно тебе… – Хватка вздохнул и повел плечами, будто сбрасывая невидимую тяжесть. – Не говори глупости, сам же знаешь, я давно прекратил заниматься этой ерундой! Лучше подай вина.
Ну-ну… – Усмехнулся Тилла. – Давно прекратил, говоришь? – А кто вчера кучу времени проторчал на обозревательной площадке, пялясь на закат и лыбясь, как полный придурок? И только не говори мне, что это ты наблюдал за боем Безумного Лучника. Не поверю. Небось, опять чего сочинил? – Последний вопрос прозвучал с легким намеком, и Хватка понял, что, несмотря на все свои издевки, Лис был бы отнюдь не против послушать его стихи. Но настроения не было, и он лишь качнул головой, отказываясь от завуалированного предложения.
