Ярослав Веров - Двойники
Таким образом, второй раунд этой веселой игры Григорий тоже выиграл. Не стоит думать, что запрет на научную карьеру мог огорчить его. Если б мог — согласился бы Гриша и на «ящик», и на будущее орденоносного академика.
Третий раунд игры с госбезопасностью начался и затянулся на год уже по приезде на место распределения. Там за Гришу взялись ретиво, словно только его и ждали, чтобы наладить в городе и институте порядок и безопасность.
От стукачества он упорно отбивался. Посидел даже под предварительным следствием. Но дело закрыли: не вешать же статью об азартных играх на уважаемых профессоров из-за одного, понимаешь, сопляка. Тем не менее пришлось бы Григорию худо, но тут как раз грянула смена эпох. И уже он мог общаться в неформальной обстановке, за карточным столом с теми, кто еще недавно занимался его «воспитанием». Ставили они, правда, не валютой, рублями, но зато огромными суммами. Знали, что инфляция всё сожрет, вот и получали удовольствие.
А потом завелась у них и валюта, и многое другое: машины, особнячки и всё, что нужно человеку для жизни. Григорию они пели уже совсем другое. Признавались, что еще тогда его уважали, при режиме, но время было такое, знаешь, людоедское, а они люди служивые, приходилось исполнять приказы.
Самостоятельных научных тем в институте ему никто не давал, держали на компьютерных расчетах уже готовых моделей. Мозги в этом институте вообще были для научного работника лишней обузой, результаты исследований заранее подгонялись под уже известные вещи, чтобы легче было пристраивать статьи в научных журналах.
Еще в университете его заинтересовала возможность нематематического подхода в физике. Дело в том, что в этом мире, в отличие от нашего, кибернетика стала настоящей наукой со своим языком, со своим аналитическим аппаратом. Кибернетический язык, в отличие от математического, был открытым и позволял оперировать незамкнутыми формами. В математике любая формула, описывающая то или иное явление, уже содержит в себе все возможные свойства этого явления. Чего не заложил в формулу или уравнение ученый, что называется, «руками,» — того, тех свойств явление будет лишено. Ничего непредвиденного в математических объектах быть не может.
Непредвиденное должен закладывать человек. И всё равно, чтобы было как в природе, у него не получится. Всё равно получится абстракция.
Кибернетика же позволяла сталкивать разные объекты, не заботясь о том, как они друг с другом соотносятся. Они могли сами по себе, без участия человека, приобретать новые свойства, характеристики, модифицироваться. Конечно, на бумаге такое не сочинишь, всё происходило в недрах компьютера.
Вот Григорий и взялся перевести физические законы на кибернетический язык. За год с небольшим разработал интеллектуальную программную среду, где из элементарных процессов-агентов образовывались некие состояния, смысловые области, моделирующие тот или иной физический закон. А затем стал растить на этой базе собственно искусственный интеллект, чтобы эти состояния были взаимосвязаны, могли общаться, взаимодействовать, преобразовываться, но так, чтобы физическая картина мира не отличалась от настоящей.
Работал он втайне от всех, никому своих идей не открывал. Пускай себе думают, что он — одаренный лентяй.
С недавних пор его система стала выдавать результаты. Законы перестали быть строгими, собственно, перестали быть законами как таковыми. Теперь они работали, что называется, «в среднем», в большинстве случаев, но не всегда, ведь, как ни крути, они были коллективными состояниями псевдоразумных агентов. Кибернетические же эти агенты сами по себе никакого отношения к физике не имели, жили своей жизнью, и заставить их ходить по струнке было невозможно.
Камень мог летать как птица, редко, но мог. А вода могла сама закипеть в стакане, без кипятильника. Но для Григория важнее было то, что основополагающие теории физической науки теперь казались лишь бледными детскими модельками. Кибернетический «мир» внутри его системы создавал всё более мощные коллективные состояния, которые в целом не меняли картины мироздания, но это, кажется, была совсем другая физика, и моделировала эта физика природу-мать, которая не могла не быть разумной.
Верность любых теоретических результатов, как известно, подтверждается экспериментом. Гриша специально искал в журналах пионерские работы по новым направлениям и закладывал в свою систему самые свежие экспериментальные данные. В системе возникали новые состояния, а из них структуры, и в итоге — предсказания новых результатов. Через месяц-другой — в пионерских исследованиях ученые работают очень быстро — выходили статьи с новыми данными, которые объявлялись открытиями и почти всегда совпадали с расчетами Григория.
Через полгода руководителей тех научных коллективов национальные академии выдвигали на соискание главной научной премии. А Григорий лишь усмехался себе в усы.
Чем дальше, тем всё меньше он уважал нормальную физику. Что это за такая серьезная наука, если одна его система может заменить всех академиков и лауреатов?
В последнее время он даже стал развлекаться тем, что запускал в нее разные бредовинки. То пытался заглянуть в прошлое, предшествующее рождению Вселенной — какая, интересно, была там картина мира? То забирался в будущее, на миллиарды лет вперед.
«Экскурсы в прошлое» дали странные результаты. Но Григорий склонен был им доверять, ведь до сих пор система по крупному не ошибалась.
Выходило, что до своего рождения Вселенная, точнее, ее протовещество принадлежало совсем другой Вселенной, вернее, сразу нескольким. И, соответственно, связь между ними должна была сохраниться и после. Но связь эта была, опять-таки, разумного характера. Указать физический носитель этой связи Гришина система не могла, но связь была. Как-то вселенные видели друг друга. И только благодаря этой необычной связи законы, по крайней мере в этом мире, обретали устойчивую форму. Благодаря чему могли образовываться устойчивые атомы, молекулы, звездные системы… Понять этого Григорий не мог, но тут уж ничего не попишешь.
Заглядывая в будущее, он обнаружил тоже много удивительного. Вселенная могла в любой момент абсолютно перемениться, враз сменить все свои законы и стать совсем другой. Для этого, правда, и другие вселенные должны были, что называется, хотеть таких преобразований.
Чем дальше движется время, тем вероятней такая бифуркация. Вселенные почему-то хотели меняться. И обнаружилось, что неизбежен переход вселенных из физического состояния в чисто информационное. Выходило, что в этом, собственно, и состоит цель космогонической эволюции вселенных.
