Елена Никольская - Змей подколодный
— Спасибо!
Имелось в виду сразу всё: одежда, спасение из вампирских лап, само знакомство, оказавшееся до невероятного уместным… Но спаситель среагировал странно.
— Реверанс! — холодно ответил господин Айзенштайн, директор гимназии. В точности, как старая герцогиня из недочитанного романа.
— Что-что?
— Реверанс, — повторил директор. — Выражая просьбу или благодарность, а также приветствуя или прощаясь, вы должны сделать реверанс. Впрочем, мадам Окстри вам всё объяснит. Идёмте, сударыня.
И граф опоздал безнадёжно.
Часть первая
Глава 1 (Андрей)
За окном занимался день. Прокурор сидел на кровати в подтяжках,
тянул из бутылки портвейн и прикидывал последовательность дальнейших действий.
Б. Акунин. "Пелагия и красный петух"."…на скамейке. И понимаю ведь, что не сплю!
Спал я дома, думаю, далеко отсюда, и сон мне снился уж точно другой.
Смириться с реальностью ещё сложнее, если глянуть вниз. Там стоит спортивная сумка, вроде бы знакомая. На ногах — кроссовки, которые я выкинул ещё в школе, точно помню. На левой ладони длинный свежий порез. А должен быть шрам. Я заработал его в драке, в девятом классе. Мне тридцать пять лет, и это совершенно точно…
Но сидеть здесь дальше и оглядывать себя смысла нет. Кованые ворота напротив скамейки распахнуты настежь — видимо, мне туда.
Спасательную экспедицию прошу считать открытой — во имя и во славу! Хотелось бы только знать, когда и какой валютой буду оплачены расходы…"
Сон Андрею снился такой: они с Лёшкой Гараниным сидели за столом друг против друга и пили пиво.
Андрей, домой явившийся среди ночи и на полном фургоне, пьяным ощущал себя и во сне. Лепшему другу, которого не видел лет двадцать, слова не давал, стучал кружкой по столешнице, допытывался, где лепший друг эти двадцать лет пребывал и почему знать о себе не давал, змей подколодный и шайтан поганый.
Лёшка сидел с ногами в кресле, попыток перебить не делал, улыбался смутно и виноватым не выглядел, а когда Андрей выдохся, повёл речи странные, но с детства знакомые и привычные. Объяснившись для начала в верной дружбе, рассказал, что вины его в долгой разлуке нет. Вляпался в историю — невероятную и неприятную, которую излагать сейчас не время и не место. И выходило из речей, что помочь змею, как всегда, один Андрей и способен. Делать это надо срочно, а если Андрей спасать его не может или не хочет, то пусть так и скажет! Да и пришёл-то он к Андрею больше от отчаяния, ни на грош не надеясь, что детская дружба выдержала испытание годами.
Андрей, оскорблённый в лучших своих чувствах, стукнул кулаком по столу и заорал, что готов для поганого змея, любимого и незабытого, глаз себе вырвать и ногу отпилить. "А помнишь, ты был капитан моих гвардейцев?" — сказал Лёшка, выслушав яростную тираду. "Помню, — согласился Андрей, — а что, колдунов потрошить будем? И где они, гады?" — "Они в гимназии, — сказал Лёшка, — а если ты согласен, то вот, держи: это письмо директору, с рекомендацией. Тебя примут в гимназию, и мы там всем покажем! Обещаешь? А то мне бежать надо, звонок уже, слышишь?" — "Да подожди, — сказал Андрей, принимая конверт, — какая гимназия?.." Но звонок действительно был, настойчивый, громкий — телефонный. И Андрей проснулся.
Был он раздет, и был он в постели, стоял почему-то на четвереньках, проваливаясь локтями в горячую, как батарея, подушку. В левый висок долбилась знакомая похмельная боль. Двигаясь медленно и осторожно, он сел, и его немедленно затошнило. Пиво. Пиво на вино — оно… Нет, это ж я во сне пиво пил…
Телефон не умолкал. Звонила, понятно, любимая; Андрей отлично помнил, что от всей души хлопнул дверью её квартиры, но причина скандала потерялась напрочь.
— Да! — рявкнул он в трубку, добравшись, наконец, до коридора.
Короткие гудки.
Андрей аккуратно положил трубку и, потирая висок, побрёл на кухню. Откопал в шкафчике коробку с лекарствами, налил чаю, холодного и несладкого, с чаем отправился в комнату и там, присев на стол, впихнул в себя таблетки — две аспирина, две аллохола.
Такой сон обломала, стерва, такой сон… Если б наяву повидать лепшего друга! Двадцать лет!.. А ведь клялся, змей, перед отъездом. Клялся писать, приехать — совсем скоро, на осенних каникулах, ну, на Новый год уж обязательно. И ни адреса, ни звонка; давным-давно Андрей поставил крест, повесил замок и выкинул ключ. Но детство есть детство: святое. Он тогда дня не мог без Лёшки прожить, мчался по первому зову, обмирал от его стихов, от его сказок и пытался потихоньку сказки эти записывать. И странные Лёшкины игры, и странные ритуалы, и мелкие, но настоящие чудеса… И всегда Лёшка был король, а Андрей был капитан королевских гвардейцев, и телохранитель, и нянька — по обстоятельствам.
"Гимназия, — думал он, шаря по столу в поисках сигарет. — Кондуит и Швамбрания. Это ж надо, я и нынче по первому зову — глаз там вырвать или от колдунов спасти… как скажешь, ваше величество, чтоб тебе, змеюку, не спалось сегодня…"
Сигареты под руку не попадались, и Андрей включил светильник.
На столе было много чего. Содержимое карманов, к примеру: ключи, бумажник, редакционное удостоверение, горсть мелочи… Зачем выкладывал, не понять. Или в руках всё нёс?.. И в ларёк заворачивал, к гадалке не ходи. Нераспечатанная пачка "Бонда", три бутылки "Балтики", одна початая, а две-то пустые!
Тут он увидел любимые свои пивные кружки — обе в пене — и, уверенный, что домой шёл один, удивился снова. А потом увидел конверт.
Конверт был большой, белый — точь-в-точь приснившийся. Написано на нём было всего два слова — наискось, незнакомым, небрежным почерком с кучей завитушек:
"Господину Айзенштайну"
"Выпить, — подумал Андрей, рассматривая конверт. — Или это я пьян ещё?" Он глотнул из початой бутылки и принялся открывать сигареты. "Белочка" у меня, вот что — делириум тременс[3]… Да я же сплю!" — понял он, вытаскивая из пачки фольгу, и обрадовался. Сунул в рот сигарету, взял конверт в руки. Шайтан задери, если б этот сон был явью!..
Тошнота стала вдруг нестерпимой. "Точно пиво", — подумал Андрей, поворачиваясь, чтобы бежать в туалет. Но, повернувшись, он начал падать — как падают в кошмаре, в тёмное, бездонное, вязкое.
Испугаться не успел, потому что падение было недолгим. Он приземлился почти сразу, на что-то жёсткое, отшиб копчик и зажмурился от яркого солнечного света. А когда открыл глаза и огляделся, понял, что одет и сидит на скамейке.
