Маргит Сандему - Ущелье дьявола
Они отошли друг от друга — со взаимным презрением, но будучи навеки связанными своей похотью.
Карл застегнул на поясе ремень. Если бы только не Гунилла, все было бы прекрасно! Не то, чтобы она была непослушна, нет, она была очень даже смирной, какой ей и полагалось быть, но воспитывать ее было все равно, что биться о стену. По субботам Карл бил ее ради послушания Господу и в наказание за все те грехи, которые она совершила или намеревалась совершить. Так, чтобы в праздник она была чистой. Ребенка следовало воспитывать в строгости, ибо в Писании говорилось: бьет, значит, любит. Хотя в последнее время Эбба высказывала недовольство, утверждая, что девочка уже большая и ей не пристало подставлять под розги задницу.
Что за чушь! Чем старше Гунилла становилась, тем больше греховного могла увидеть, так что лучше всего было сразу брать быка за рога. Его дочь не должна была стать сельской потаскушкой!
Если бы вместо нее у него был сын! Он постоянно горевал об этом.
Когда-то у них был сын. Он прожил всего несколько часов. Карл никак не мог смириться с этим, называя это… предательством. И вот взамен он получил дочь! Как жестока, как несправедлива жизнь!
Он укоризненно смотрел на нее. Это ничтожное создание! Женщине не место в Божьем мире. Женщина, это неизбежное зло, которое вынужден терпеть превосходящий ее во всем мужчина, дабы испытать силу своей веры в Господа. Какую ценность они представляют для Господа? Никакой!
Но почему же Господь так наказал его? Его, Карла Кнапахульта, верного слугу Бога, спасшего столько душ и осудившего во имя Господа столько грешников!
И в награду за это он получил дочь!
Гунилла сочиняла стихи, держа в руках пустые ведра.
«О, зеленый месяц…»
Нет, это звучало плохо. Может быть, желтый месяц? Нет, это тоже не годится. «О, серебряный месяц, ты бледнеешь и светлеешь…»
Никогда бы не подумала, что это так трудно! Гунилла смущенно засмеялась.
Оставив в покое месяц, она снова заговорила со своим другом:
— Видишь ли, мне приходится таскать эти ведра…
Никакого друга рядом с ней не было.
Но в воображении Гуниллы он был — иначе она не вынесла бы такую жизнь. Тело ее было не по годам развитым, тогда как ум был все еще детским. Ее темные волосы были коротко острижены, на лбу была челка — такие прически носили мальчики-пажи. Черты лица у нее были классически правильными, овал лица был удлиненным, кожа — загорелой. Глаза под густыми темными бровями были ярко-голубыми, нос — прямым и коротким. Жанна Д'Арк в смоландском варианте. Явно забытая всеми.
Гунилла ничего не могла поделать с собой: непонятные ей наказания отца вызывали безнадежный протест. Она ведь старалась делать все как можно лучше! То, что она временами бывала рассеянной, это верно, но ведь не такой уж это смертельный грех! Другое дело, что многое в работе по хозяйству было ей не по вкусу, она чувствовала, что это не ее дело, но никогда не показывала своего нежелания, стараясь во всем угодить отцу. Может быть, в этом был ее грех?
Отец утверждал, что она думает о парнях. Ах, как такое могло взбрести ему в голову? Кого же она могла выбрать себе?
Эрланда Бака? Этого… этого щенка! Его исполненный тоски взгляд досаждал ей, ведь она не привыкла к такому, совершенно не привыкла, во многом оставаясь по-прежнему ребенком. Ей доставляли много хлопот пугающе быстро развивавшиеся груди: ведь она по-прежнему любила играть со щенятами и бросать в коров еловыми шишками. Руки Эрланда, так боязливо пытавшиеся прикоснуться к ней, вызывали в ней непонятную ярость — и она убегала в лес. В свой укромный уголок за скалистым утесом. Там она обычно сидела и мечтала о том, что станет скальдом и что вся деревня будет хвалить ее за это. Ее жизненные горизонты не простирались дальше родной деревни.
Зачем ей был нужен этот Эрланд Бака? Этот увалень! Его приставания отвратительны!
Она никогда не выйдет замуж. Это так противно!
Нет, она мечтала о другом: о друге, который был бы для нее скорее отцом, чем возлюбленным. Писарь из Бергквары. Каким добрым и обходительным он был с ней! Гунилла чувствовала, что он может понять ее. Ей хотелось сесть к нему на колени, слушать его теплый, низкий голос, рассказывать о своих невзгодах и о своих радостях. Он не станет набрасываться на нее и говорить ей глупые и непонятные слова, как это делал Эрланд.
Эрланд был просто деревенским придурком, это знали все.
Не то, чтобы он и взаправду был дураком, нет, Гунилла так не думала. Но он был не таким, как все. Как человек, он, похоже, еще не нашел себя. А его приставания напоминали ей…
Нет, Эрланд был просто глуп!
Очнувшись от своих грез, она направилась домой, неся в одной руке ведра, а в другой — черпак, которым наливала курам еду. И в знак протеста против всего, что ее окружало, она ударяла черпаком по стволам берез, мимо которых проходила.
Потом повернулась и попросила у берез прощения:
— Я не хотела причинять вам зло, — с раскаянием произнесла она. — Я такая рассеянная. Простите, простите!
Войдя в кухню, она почувствовала какой-то странный, терпкий запах. Что-то… запретное? В воздухе ощущалась атмосфера чего-то такого, с чем она уже много раз до этого сталкивалась, но не могла понять, что это. Что-то непотребное? Гунилла была не в состоянии распознать, что это.
Отец тут же подскочил к ней.
— Ты неплохо провела время, — кисло произнес он. — Неужели ты ничего не умеешь делать как следует? Сейчас ты отправишься в Бергквару и передашь писарю, что я зайду к нему в понедельник, если он не против.
Посылая туда Гуниллу с таким пустяковым поручением, Карл был себе на уме. Ему хотелось как можно скорее свести дочь с писарем, пока тот еще не нашел себе другую жену, этот инспектор всей Бергквары. Это был уже не очень молодой вдовец. Было самое время продемонстрировать ему возможности Гуниллы. Более солидной партии крестьянской дочери нечего было и желать.
Гунилла обрадовалась этому поручению. Ей так нравилось разговаривать с писарем.
Но даже в своих самых диких фантазиях она не могла подумать, что отец делает из них пару! И если бы она узнала об этом, она не побежала бы с таким озорством по заросшей травой тропинке!
Подойдя к лесу, откуда открывался вид на деревню и усадьбу Бергквара по другую сторону полей и лугов, она внезапно остановилась. С холма доносились жалобные звуки свирели.
Во всем, за что бы ни брался бедняга Эрланд Бака, его ждали неудачи. Вот и с этой свирелью тоже.
— Гунилла, подожди, — крикнул он, видя, что она собирается пройти мимо. — Иди, я тебе что-то покажу!
Она неохотно остановилась. Она сердилась на него еще за прошлую встречу, когда он нес всю эту «чепуху».
