Сергей Лукьяненко - Дневной дозор
– И все? – девушка достала из кармана пачку сигарет, неторопливо закурила.
– Катя, ну а какие варианты? Она человек, что с нее взять?
Это было уже даже не страшно. Сон, кошмарный сон... и действовала Наташа как во сне. Резким движением вырвала у девушки драгоценный пузырек, и рванулась к двери.
Ее отбросило назад. Будто она на невидимую стенку налетела. Наташа вскрикнула, падая к ногам ворожеи, пузырек вылетел из руки и неожиданно легко разбился о стену. Крошечная лужица липкой бесцветной жидкости пролилась на линолеум.
– Тигренок, собери осколки для отчета, – спокойно сказал Гарик.
Наташа заплакала.
Нет, ни от страха, хотя тон Ильи не оставлял сомнений – память сотрут. Хлопнут в ладоши, или еще что-нибудь сделают – и сотрут. И останется она стоять на улице, в твердой уверенности, что дверь в квартиру ворожеи перед ней не открылась.
Она плакала, глядя, как растекается по грязному полу ее любовь.
В открытую дверь кто-то ворвался из подъезда. «Ребята, у нас гости!», – услышала Наташа тревожный голос, но даже не обернулась. Это было ненужно. Все равно – все забудется. Все разобьется, разлетится колючими осколками, прольется в грязь.
Навсегда.
ГЛАВА 1
Утром никогда не хватает времени на сборы. Можно встать в семь утра, а можно в шесть. Но все равно – пяти минут не хватит.
Интересно, почему так происходит?
Я стояла перед зеркалом, торопливо подкрашивая губы. Опять же – как всегда, когда торопишься, помада ложилась неровно, будто у школьницы, впервые, тайком взявшей мамину помаду. Уж лучше было и не начинать... выйти без всякой косметики. У меня в этом плане предубеждений нет, внешность позволяет.
– Аля!
Ну вот.
И это тоже обязательно случается!
– Что, мамуля? – крикнула я, торопливо натягивая босоножки.
– Подойди, малышка.
– Мама, я уже обутая стою! – поправляя сбившийся ремешок крикнула я.
– Мама, я опаздываю!
– Аля!
Бесполезно спорить.
Нарочито громко цокая каблучками – хотя в общем-то, я совсем не сердилась, я прошла на кухню. Мама, как водится, сидела перед включенным телевизором, пила очередную чашку чая с очередным кексом. Ну что она находит в этих противных датских кексах? Дрянь ведь страшная! Уж не говоря о вреде для фигуры.
– Малышка, ты сегодня опять собираешься задержаться? – даже не повернувшись в мою сторону, спросила мама.
– Не знаю.
– Алиса, я думаю, ты не вправе этого допускать. Есть рабочее время, а задерживать тебя до часу ночи... – мама покачала головой.
– За это платят, – невзначай сказала я.
Вот теперь мама на меня посмотрела. У нее задрожали губы.
– Ты ставишь это мне в укор? Да?
Голос у мамы всегда был хорошо поставлен. Как у актрисы. Ей бы в театре играть.
– Да, мы живем на твою зарплату, – с горечью сказала мама. – Государство обокрало нас, и бросило умирать на обочине. Спасибо, доченька, что не забываешь. Мы с папой очень тебе благодарны. Но не надо нам постоянно напоминать...
– Мама, я вовсе это не имела в виду. Мама, ну ты же знаешь, что у меня ненормированный рабочий день!
– Рабочий день! – мама всплеснула руками. На подбородке у нее висела крошка кекса. – Скажи уж лучше – рабочая ночь! И еще неизвестно, чем ты занимаешься!
– Мам...
Конечно, ничего такого она не думает. Наоборот, всегда с гордостью рассказывает подругам, какая я примерная и славная девочка. Просто ей с утра хотелось поругаться. Может быть – новости посмотрела, и услышала какую-нибудь очередную гадость о нашей жизни. Может быть с утром поутру поцапалась – не зря же он так рано ушел.
– И бабушкой в сорок лет я становиться не собираюсь! – без особого перехода продолжила мама. Да и зачем ей тут переход? Она давно боится, что я выйду замуж, уйду из дома, и им с отцом придется жить вдвоем. А может и не придется – я как-то посмотрела линии реальности, и очень вероятно, что папа уйдет к другой женщине. Он на три года моложе мамы... и в отличии от нее за собой следит.
– Тебе в этом году пятьдесят, мама, – сказала я. – Извини, я очень спешу.
Уже в прихожей меня догнал полный справедливой обиды мамин крик:
– Ты никогда не хотела поговорить с матерью по человечески!
– Когда-то хотела, – сказала я себе под нос, выскакивая за дверь. – Когда была человеком, хотела. А где ты тогда была...
Понятное дело, что сейчас мама тешит себя мыслью, какой скандал устроит мне вечером. И еще мечтает привлечь к этому папу. Когда я об этом подумала, настроение сразу стало гадким.
Что за манера – вмешивать любимого человека в скандал? А ведь мама его любит! До сих пор любит, я точно знаю, я проверяла. И не понимает, что своим характером убила в отце его любовь.
Никогда так не буду делать.
И маме не позволю!
В подъезде никого не было, да это меня бы и не остановило. Я обернулась к двери, и посмотрела – по-особому, слегка прищурившись... так, чтобы увидеть свою тень.
Настоящую тень. Ту, что рождена сумраком.
Это выглядит так, будто впереди сгущается мрак. До самой пронзительной темноты, до такого черного цвета, рядом с которым беззвездная ночь станет днем.
И на фоне этой темноты – вздрагивает сероватый, клубящийся; и не объемный, и не плоский силуэт. Будто его вырезали из грязной ваты. А может, наоборот – прорезали великую Тьму, и оставили в ней дверь в сумрак.
Я шагнула, наступая на тень, та скользнула вверх, принимая мое тело. И мир изменился.
Краски почти исчезли. Все застыло в сероватой, смазанной мгле – такая бывает, если у телевизора убрать до минимума цветность и контрастность. Звуки замедлились, и наступила тишина, остался лишь едва уловимый рокот... слабый, будто шум далекого моря.
Я была в сумраке.
И видела, как пылает в квартире мамина обида. Лимонно-желтый, кислотный цвет, перемешанный с жалость к себе и едко-зеленой неприязнью к отцу, так не вовремя ушедшему в гараж возиться с машиной.
А еще над мамой потихонечку формировался черный вихрь. Узконаправленное проклятие, пока еще хиленькое, на уровне «чтоб ты сдурела на своей работе, сволочь неблагодарная!», но зато – материнское. Особо мощное и цепкое.
Ну уж нет, мамочка!
Отец твоими стараниями в тридцать семь инфаркт получил, а три года назад я его от второго едва спасла... такой ценой, что и вспоминать не хочется. Теперь и на меня нацелилась?
Я потянулась через сумрак – изо всех сил, даже заныло под лопатками. Схватила мамино сознание – то дернулось, и оцепенело.
Так... сделаем-ка вот что...
Я вспотела, хотя в сумраке всегда прохладно. Я потратила силу, которая пригодилась бы на работе. Зато через мгновение мама уже не помнила, что разговаривала со мной. И вообще – ей очень нравилось, что я такая трудяга, что на работе меня ценят и любят, что я убегаю ни свет, ни заря, и возвращаюсь заполночь.
