Дэвид Геммел - Белый Волк
— Мы сотрем вашу породу со страниц истории, — заявил серый от боли арбитр, лежа на столе в трактире.
— Монахов перебить нетрудно, дружок, — ответил ему Скилганнон. — Они не окажут сопротивления. Что до истории, то вряд ли такие, как ты, имеют власть над ее страницами.
По крыше пронесся ветер. Скилганнон поежился, улыбнулся, скинул промокшее платье. Нагой, при свете луны, он размял руки, спину и принял позу Орла: левая ступня заложена за правую лодыжку, правая рука поднята, левая оплетена вокруг нее, тыльные стороны ладоней сложены вместе. Он стоял не шевелясь, безукоризненно держа равновесие. Глядя на его мускулистое поджарое тело со старыми боевыми шрамами, никто не принял бы его за монаха. Глубоко дыша, Скилганнон расслабился. Не чувствуя больше холодного ветра, он проделал другие упражнения, которые затвердил назубок в своей прошлой жизни: Лук, Саранчу, Павлина, Ворону.
Разогрев мускулы, он начал подскакивать и кружиться, словно в танце, ни на миг не утрачивая равновесия. Горячий пот смыл холодную пелену дождя с его кожи.
В памяти возникло лицо Дайны — не мертвое, каким он видел его в последний раз, а озаренное улыбкой. Они плавали вместе в мраморном бассейне дворцового сада. Его сердце сжалось, но лицо не выразило никаких чувств, только глаза сузились. Он провел рукой по кровельному парапету. От дождя каменное ограждение в фут шириной стало скользким. Брат Лантерн встал на него и оказался футах в семидесяти над скалой, служившей основой монастырю. Каменная дорожка тянулась вперед на тридцать футов, а потом загибалась под прямым углом.
Окинув парапет взглядом, Скилганнон закрыл глаза и побежал, а после подпрыгнул, совершив пируэт. Его правая стопа опустилась на камень твердо, не поскользнувшись, левая задела угол парапета. Он пошатнулся, но тут же выпрямился, открыл глаза и опять посмотрел вниз.
Он рассчитал верно, и малая часть его души сожалела об этом.
Он соскочил на крышу, оделся и сказал себе: «Если ты ищешь смерти, она не заставит себя ждать».
Два дня тридцать пять монахов почти не выходили из старого Кобальсинского замка — разве что на луг к востоку от города. Там паслись тонкорунные овцы и козы. На доходы от тканей и одежды, производимых из шерсти, монахи содержали не только себя, но и главный собор в тантрийской столице Мелликане.
Городок оставался тихим, что не сулило добра. Тела повешенных сняли, и многие монахи верили, что ужасы остались позади и жизнь скоро вернется в свое обычное русло. Близилась весна, а с ней и сбор полевых цветов. Из них составлялись красители для тканей. Тайные смеси масел делали камзолы и плащи непромокаемыми, а краски — стойкими. Монастырские изделия очень высоко ценились среди знати и купечества. А там и овцы начнут ягниться, и торговцы приедут, чтобы закупить мясо, а монастырь снабдить другой провизией.
Обитатели монастыря впервые за много недель воспряли духом. Даже недужный брат Лайбан победил свою лихорадку, и все надеялись, что скоро он начнет поправляться.
Не все, однако, верили, что худшее позади.
Утром второго дня брат Лантерн пришел к настоятелю.
— Нам надо уходить на восток, — сказал он. Настоятель Кетелин, пожилой, с жидкими прядями седых волос и добрыми глазами, пригласил его подняться в свой кабинет на вершине башни. Всю обстановку здесь составляли два жестких стула и длинный письменный стол. Из-единственного узкого окна открывался вид на город.
— Почему ты предлагаешь нам уйти, брат? — спросил настоятель, указав Лантерну стул.
— Потому что скоро сюда явится смерть, святой отец.
— Это мне известно, — мягко сказал Кетелин, — но зачем уходить?
— Прости меня, но я не вижу смысла в твоем ответе. Это всего лишь отговорка. В это самое время смутьяны подговаривают горожан идти на монастырь. Завтра или послезавтра под этими стенами соберется толпа. Нас выбрали на роль врага, сделали из нас демонов. Ворвавшись в ворота, они вырежут нас всех до единого. Их ярость, как пожар, сметет все на своем пути.
— Я снова спрашиваю тебя, младший брат мой: почему ты хочешь, чтобы мы ушли?
— Ты хочешь умереть здесь?
— Дело не в том, чего я хочу. Наш монастырь — место духовной гармонии. Мы живем ради того, чтобы предложить любовь и понимание миру, слишком часто заливаемому кровью и ненавистью. Мы ищем просвещения, брат. Наши души совершают духовное странствие, чтобы в конце концов соединиться с Истоком Всего Сущего. Мы не боимся смерти — ведь это всего лишь один из шагов на нашем пути.
— Если этот дом загорится, святой отец, неужели ты будешь сидеть в нем и ждать, когда пламя тебя поглотит?
— Нет, Лантерн, я уйду в безопасное место. Но сейчас речь не о пожаре. Огонь не имеет души и не выбирает, кого ему жечь. Нам предписано отвечать любовью на ненависть и прощением на причиняемую нам боль. Не пристало нам бежать перед лицом опасности. Это равноценно признанию, что мы не верим в собственное учение. Чему можем мы научить других, если сами бежим от людской ненависти?
— Я не разделяю такого учения.
— Я знаю — и вот почему, помимо прочих причин, ты не можешь найти то, чего ищешь.
— Ты не знаешь, чего я ищу, — с гневными нотами в голосе возразил Лантерн.
— Ты ищешь Белого Волка, не ведая, что он означает и зачем он тебе нужен. И пока ты не поймешь этого, он всегда будет уходить от тебя. Что привело тебя в нашу обитель, брат?
— Я сам все чаще спрашиваю себя об этом. — Твердый взгляд голубых глаз Лантерна не оставлял настоятеля. — Что еще известно тебе обо мне?
— Я знаю, что твои корни уходят глубоко в мир плоти. Знаю, что у тебя острый ум. Знаю, что когда ты бываешь в городе, женщины любуются тобой и дарят тебе улыбки. Знаю, как трудно было тебе соблюдать обет целомудрия. Что еще ты хочешь услышать?
— Я старался быть хорошим монахом, — со вздохом промолвил Лантерн. — Я с головой ушел в мир молитв, доброты и любви. Я думал, что со временем начну понимать его, но этого не случилось. Прошлым летом, во время чумы, мы жизни не щадили, чтобы помочь горожанам, и что же? Двое мужчин, спасенных нами, участвовали в избиении брата Лайбана. Женщина, ребенка которой мы вырвали у смерти, подзуживала своего мужа разбить Лайбану лицо. Сволочи, подонки.
— Как просто было бы любить, брат мой, — улыбнулся Кетелин, — если бы мы дарили свою любовь только тем, кто этого заслуживает. Но многого бы она стойла, такая любовь? Давая бедняку серебряную монету, ты делаешь ему подарок. Но если ты ожидаешь, что он вернет ее тебе, это уже не подарок, а одолжение. Мы не одалживаем свою любовь, Лантерн, мы раздаем ее даром.
