Гай Орловский - Ричард Длинные Руки – майордом
– Ты уже наметил, когда начнешь?
– Как только, – заверил я, – так сразу. В балладах будет сказано, что это я затеял для того, чтобы утешиться от безумной любви!
Он хмыкнул, в глазах появилось одобрительное выражение.
– Я рад, сын мой, что к тебе возвращается ирония.
– Какая ирония, – ответил я тоскливо, – это сарказм. Жжет, будто ведро расплавленного олова вылакал, аки голодный дракон. Но дела, вы правы, постепенно вытеснят все… кроме дел. В принципе уже можно начинать операцию… Просто хочу подождать еще несколько дней.
– Зачем?
Я кисло улыбнулся.
– Отец Дитрих, у вас же своя разведка?
Забывать службу, твердил я себе, ради женщины непростительно. Быть пленником любви хуже, нежели быть пленником на войне. У неприятеля скорее может быть свобода, а у женщины оковы долговременны. Женщина всегда предпочтет твое рабство своей свободе. Женщина – это…
Я стукнул кулаком по стене с такой силой, что рассадил руку. Короткая боль чуть отрезвила, хрень порю, никакие из этих обвинений к Лоралее не относятся, это так, общие слова, пороки одной женщины переносим на всех. Из меня просто прет бессильная ругань, ругань бессильного. Что значит слабого. Это я – слабый…
Я развернулся и, добравшись на подгибающихся ногах до роскошной кровати, рухнул поверх одеяла из шкуры заморского зверя.
В дверь постучали, словно со злорадством ждали, когда я упаду на ложе.
– Кого там несет? – заорал я зло.
Оруженосец приоткрыл дверь и осторожно просунул голову.
– Барон Альбрехт, – сказал он виновато. – Велел передать, что знает о вашей усталости, но все-таки просит принять его.
Я со злостью поднялся, махнул рукой.
– Зови.
Дверь распахнулась во всю ширь, барон Альбрехт вошел, как всегда подтянутый и собранный, даже слегка надменный. Но на этот раз пахнуло чрезмерной сдержанностью, словно готовится сказать неприятность, после которой наши отношения подпортятся.
Серые глаза метнули такой острый взгляд, что я ощутил, как нечто незримое пронзило меня и высветило на стену за моей спиной мои некрасивые внутренности. Он отвесил сдержанный поклон, умудрившись вложить в него и верность вассала, и укор моему внешнему виду, и напоминание, что жизнь идет и даже скачет, выбрасывая из седла слабых и стаптывая тех, кто идет по обочине.
– Сэр Ричард!
– Барон Альбрехт, – поприветствовал я с чуть большей любезностью, ибо я хозяин, принимаю гостя в своих покоях, – вы, как всегда, с иголочки…
– Это как? – спросил он.
– Не знаю, – ответил я гостеприимно. – Наверное, от портного. Вам бы еще гвоздику на левое плечо.
– На левое? – переспросил он суховато.
– Можно и на правое, – ответил я легко, – никогда не разбирался в символике. Барон, раз уж явились так неосторожно, придется испить со мной кофейку… Впрочем, можете отказаться, но я все равно вылакаю пару чашек. Спать хочу, веки чугунные…
– Простите, – ответил он холодновато, – я пытался раньше, но вы всегда ускользали…
– Присядьте, барон, – сказал я любезно и указал на кресло у стола. Барон выждал, пока я сяду, хоть я и моложе, но по рангу старший, так что если речь о делах, то сажусь первым я, а если собрались выпить и почесать языки о бабах, то первым садится он. – У вас проблемы?
– Это у вас проблемы, – сообщил он холодно.
За столом он такой же собранный и ровный, напоминая отца Дитриха, только в лице меньше доброты и участия. Вернее, на лице барона Альбрехта всегда полное отсутствие доброты и участия, зато есть выражение, которое называется «падающего толкни».
Впрочем, протянутую ему чашку взял, хотя кофе пил, как мне показалось, впервые не прислушиваясь к ощущениям. Я сосредоточился, барон что-то спросил, но я жестом попросил не мешать, воскресил в памяти четкие образы, вкус и аромат… в ладонь опустилась приятная тяжесть, а ноздри уловили аромат элитного сыра. Я положил его на середину стола, снова сосредоточился, на этот раз ладонь ощутила вес побольше, я взыграл и снова закрыл глаза.
Когда на тарелке оказалось пять кусков, все разные, один даже с зеленью, я перевел дыхание и, создав еще чашку с кофе, ухватил ближайший ко мне кусок сыра.
– Угощайтесь, барон!.. Такого вы не едали.
– Благодарю.
Он с опаской взял ломоть, ноздри часто подергиваются, откусил тоже осторожно и долго держал так, пока крохотный кусочек плавился на языке.
– Научились новым заклинаниям?
Я помотал головой.
– Нет, умел и раньше. Просто сыру и так хватает, а я не привередливый. А вот кофе здесь не достать… да и получается он почему-то проще.
Он откусил снова, прислушался и сказал наконец:
– Дивный вкус… Изысканный, пряный, загадочный… Стянули с обеденного стола императора?
Я отмахнулся.
– Разве поверите, что в моем королевстве такой едят простолюдины? Ну вот и не верьте, так спокойнее… Даже мне. Сыр хорош. Смешно, но могу создавать только вот такими уже нарезанными для продажи ломтями. Наверное, потому, что целых кругов никогда в руках не держал. Что вы такой напряженный, барон?.. Что-то случилось?
Я спросил нарочито в момент, когда он откусил большой кусок. Пока жует, может продумать ответ, чтобы не прозвучало слишком обидно для меня, барон ни с кем никогда не ссорится без крайней необходимости.
Он запил глотком кофе, руки медленно опускали чашку на стол, сам барон смотрел мне прямо в глаза без особого дружелюбия.
– Сэр Ричард, – произнес он с прежним холодком в голосе, и горячий кофе не согрел, – мне кажется, вы должны нас, ваших, надеюсь, друзей, больше посвящать в текущие дела.
Я воскликнул:
– Куда уж больше, барон! Я и так открыт вам, как все двери в этой неприступной крепости!
Он поморщился.
– Двери? А что, их уже где-то вставили? Ваши слова, дорогой сэр Ричард, можно толковать по-всякому. Но, как я уже сказал, у вас проблемы.
– Какие? – спросил я с великим изумлением.
– Вы все еще не пришли в себя, – сказал он твердо и посмотрел мне в глаза, – от случившегося.
– Чего именно?
Я думал смутить его, но барон отчеканил так же твердо и не спуская с меня глаз:
– Мелкий священник увез вашу женщину. А вы, вместо того, чтобы ликовать, бросаетесь на всех. Вам уже страшатся навстречу попадаться. Слуги по углам прячутся, стыд какой! Пора, сэр Ричард, пора опомниться. Вы сейчас сильно вредите себе… И упорствуете в своих заблуждениях.
В словах барона, кроме упрека, звучали горечь и злость, но не на меня, а как бы за меня. Я ощутил укол и в самом деле нечто такое вялое, что могло быть подобием стыда.
– Знаете, барон, – сказал я с неохотой, – я как раз обычно не стыжусь признавать свою вину!
– В самом деле? – спросил он саркастически.
