Людмила Астахова - Дары ненависти
У прожженного интригана Гарби и в самом деле совести не имелось даже в зачаточном состоянии, он не гнушался самыми подлыми приемчиками, когда речь заходила о деньгах и власти, но предателем… Нет, милый мой мальчик, предателем Гарби никогда не был. Пожалуй, Лерден оказался единственным в этом грязном, липком, вонючем болоте, которое именуется Саннивой, кому было не безразлично, что происходит с Великой Империей Синтаф. Единственным, кого интересовало еще что-то, кроме альковных приключений, карнавалов, сплетен или забавных технических новинок вроде воздушных шаров. Лерден Гарби… Щуплый, тонкокостный, черноволосый, одного с ней роста, то бишь очень и очень невысокий для мужчины. «Коротышка Гарби», так его называли светские сплетники, «очаровашка Гарби» – немногочисленные, но очень опытные любовницы, лорд Гарби – враги, причем шепотом и предварительно облизнув пересохшие от волнения губы. Джоне больше нравилось его имя. Лерден, Лерден – само изящество. Ты и был само изящество, когда взошел на эшафот. Пристрастие к хрустящим от крахмала снежно-белым рубашкам потом… ну, в общем, потом принято выдавать за некую браваду, за насмешку над палачами. Но лорд Гарби просто не мог позволить себе умереть в несвежем белье. Никаких символов, судари мои. Своя очень чистая рубашка ближе к телу. И значительно приятнее.
– Он мог выдать меня с потрохами, он мог оговорить и утянуть за собой на плаху, но Лерден промолчал, – сказала Джона, глядя мимо сына, вернее, не глядя в его серые туманные глаза.
– Я…
– Ты не знал. Понимаю.
И все. Никаких воспитательных метóд, столь модных в наш прогрессивный и просвещенный век. Давать ли детям полную свободу до пяти лет или с младенчества относиться, как ко взрослым? Пусть господин Бертрэйд экспериментирует, а мы – по старинке – личным примером и собственными мозгами.
Джойана выбралась из кресла, легким движением взлохматила русые сыновьи локоны, а заодно и провела тонким пальчиком по каминной полке. Пыль! Что и требовалось доказать.
– Разумеется, Элсис – девушка приятная во всех отношениях, но я плачу ей жалованье не за…
– Мама!
– Не за твое… хм… просвещение, а за вытирание пыли, – твердо закончила начатую фразу блистательная графиня Янамари.
Настроение Джоны можно было смело сравнить с обширным гардеробом, из тех, что остаются после венценосных особ, когда каждый наряд имеет свой номер по каталогу и предназначен для строго определенного случая. Вот только что мягкое фланелевое платьице под названием «Бестолковая мамаша» леди Алэйа мгновенно сменила на шуршащую холодную тафту наряда «Суровая мать великовозрастного балбеса» (самого строгого кроя). Вроде тех, форменных, которые поголовно носят на архипелаге Ролэнси, чтобы сразу стало понятно, кто в каком чине и ранге, мимо кого гулять, задрав подбородок, а кому кланяться в ножки.
Рамману бы промолчать, но он уже слишком взрослый, чтобы не замечать очевидного и верить в случайности. Он уже давно взрослый. Когда твоя мать – шуриа, иначе не бывает.
– Зачем ты приходила? – спросил он, когда Джона уже стояла на пороге.
Острые выступы лопаток заметно дрогнули. Графиня Алэйа обернула к наследнику свой несовершенный профиль, тщательно занавесила тревогу тончайшей кисеей полуулыбки и молвила:
– Если что-то случится, я имею в виду, со мной случится, ты обратишься за помощью к Аластару.
Все-таки они были плоть от плоти и кровь от крови друг друга, что не могло ни радовать. Умение задавать правильные вопросы, чтобы услышать не то, что хочется, а правду, – это воистину дар свыше.
Аластар! Не имя, а выстрел в упор. Кажется, скажешь слишком громко, и по дубовой створке двери пройдет трещина, а то и по стене. Аластар Дагманд, граф Эск, чистокровный князь одержимых диллайн. Говорят, у него даже кровь золотого цвета, утверждают, что он никогда не спит, и шепчут, дескать, оборотень – он.
Рамман юлой завертелся, забегал кругами по ковру, то ли от ужаса, то ли от предвкушения.
Мать говорила не о смерти, она подразумевала менее радикальную опасность. Значит, чувствовала, что история с неудачным заговором еще не окончена и голова лорда Гарби в ней не кровавая точка, а запятая.
И если что-то случится…
Вообще-то, фигурально выражаясь, тучи над головой леди Янамари сгущались столь же регулярно, как и над долиной Намы – буквально. Что поделаешь, водораздел – место, где сталкиваются воздушные потоки. Джона из той же породы, к тому же проклятая, как все шуриа. Рамман даже успел привыкнуть, как-никак все детство – сплошной калейдоскоп перемен: внезапные ночные побеги из обжитого дома, месяцы захватывающих пряток по замкам и усадьбам, маскарады с переодеванием то в слугу, то в девчонку.
Но сейчас все серьезнее, гораздо серьезнее. Рамман Янамари, конечно, не шуриа, но кое-что чувствует. И если случится… Аластар…
Сероглазый русоволосый юноша собрал всю свою волю в кулак. Он – взрослый, он – уравновешенный, он сделает как дóлжно. И пусть… пусть с мамой ничего не случится. Эск никуда не денется, триста лет прожил и еще столько же проживет. Еще свидимся.
Вещи и люди различаются тем, что люди от рождения живы, а вещи – нет. Новые постройки мертвы, они красивы и чисты, на них приятно смотреть обычному глазу, но они безжизненны. В спальнях мужчины и женщины не любили друг друга, и не предавали, и не рожали детей, и не умирали от болезни или раны. В столовых не поднимали здравицы, не праздновали свадьбы и не справляли тризны. Медленно, медленно наполняется чаша жизни, постепенно дом станет живым и настоящим, и счастье диллайн и ролфи в том, что они не чувствуют разницы. Полукровки тоже, к слову. Поэтому Джоне в новом усадебном крыле холодно и неуютно, а в старом отцовском кабинете так хорошо и тепло.
Наверное, по причине неприязни к необжитым, чужим местам, из-за нежелания бежать куда глаза глядят от более сильных захватчиков шуриа стали добычей ролфи. Не самой легкой и не самой приятной, но все-таки. Не хотели Третьи бросать свои живые дома, реки, поля, сады, леса и озера, упирались до последнего. В этом отношении Джона унаследовала дух своих предков. Она не отступится от задуманного, не откажется от того, что уже сделано. Даже сейчас, когда воздух пахнет смертельной опасностью, в ушах стоит протяжный свист летящего лезвия и глухой стук чего-то круглого, падающего на доски эшафота. У Лердена не было ни сердца, ни совести, и сложись все так, как они задумали, уже через пару лет он сделал бы все возможное, чтобы покатилась голова графини Янамари. Попытался бы – это точно. Зато у лорда Гарби имелись мозги и своеобразная честь. И эта комбинация искупала все остальные его недостатки, начиная от неумеренности в питии и заканчивая неразборчивостью в связях. Он сумел в последний момент подать нужный знак. Прямо с плахи. Романтичные девы небось посчитали изящный жест прощальным воздушным поцелуем. Впрочем, девы, тем паче романтичные, на публичные казни ходить не должны. Нет там ничего возвышенного, кроме самого эшафота, невольно возносящего презренного злодея над толпой. Лерден наверняка в свой последний миг почувствовал себя почти отмщенным, видя у своих ног раззявленные слюнявые рты и горящие жаждой крови глаза зевак.
