Олег Филимонов - Шевелится – стреляй! Зеленое – руби!
— Я ждал тебя, человек, — прервал молчание незнакомец, неторопливо направляя в мою сторону правую руку с хищно растопыренными пальцами. И все во мне буквально завопило от предчувствия опасности. Игнорировать обострившуюся интуицию и ждать продолжения я не стал. Еще не смолкло эхо от его голоса, еще только поднималась его рука, а я уже летел в прыжке вслед за брошенным без замаха ножом, готовясь нанести удары дубиной в голову и ногой в пах. Нож скользнул по шее существа, не причинив вреда и не оставив даже следа, но удивляться этому уже не было времени. Палица пошла вниз, и враг просто не мог успеть уклониться, но произошло неожиданное. Удар в голову противник отразил, просто подставив левую руку, и по всем законам ее должно было снести вместе с черепом. Но результат получился иной: такой же, как если бы рука была закрыта мощным наручем или щитом. Никаких тебе крови, сломанных костей и размозженного черепа. Коварный пинок в промежность, похоже, почти прошел, но оценить результат и добавить пальцами левой руки по глазам я не успел. Какая-то сила подняла меня в воздух и, с маху впечатав в пол, почти лишила подвижности. По телу разлилось непонятное онемение, я понял, что совсем скоро не смогу шевельнуть даже пальцем! Мать! Как все запущено!..
Надо мною склонилась голова этого непостижимого создания. Рот приоткрылся, и между губ сверкнул ряд мелких острых зубов.
— А ты ловок, смертный, — зазвучал у меня в ушах ровный, невозмутимый голос. На лице существа не отражалось ровным счетом никаких эмоций.
— Прими мою печать! — с пафосом продекламировал вражина.
Еле уловимым движением взметнулась рука и, вычертив в воздухе замысловатый знак, метнулась ко мне, метя когтями в лицо. Содрогнувшись от напряжения всем телом, я дернул головой, пытаясь увести из-под удара глаза. Стремительным росчерком когти мазнули по лицу, пробороздив лоб и щеку, и быстро отдернулись. Рана моментально вспыхнула адской болью, как будто когти были смазаны ядом или кислотой, кровь моментально залила левую глазницу, но глаз, я надеялся, уцелел. Хотя тело почти не подчинялось, чувствительности я не терял. Остроухий ублюдок поднес кисть ко рту и, слизнув с пальцев красные капли, задумчиво кивнул как будто собственным мыслям.
— Все правильно. Ты тот, кто мне нужен, — промолвил он.
Сидя рядом на корточках, ушастый внимательно таращился на меня своими серебристыми бельмами. Чувствуя, неумолимо охватывающее тело оцепенение, и изо всех сил пытаясь этому противостоять, я заскреб еще сохраняющими подвижность кистями рук по земле. Потом с усилием повернул к нему голову не задетым глазом и, не очень надеясь на ответ, прохрипел:
— Кто ты?
К моему удивлению он ответил:
— Валар.
— И что это должно значить?
— В этом мире нас называют богами, — отозвался он.
«Понятно — манией величия не страдал, хотя временами и мучился», — пронеслась в голове шальная мысль.
Еле ворочая ставшим непослушным языком, я продолжал задавать вопросы. Моей целью было не столько разговорить его и утолить неуместное в данной ситуации любопытство, сколько отвлечь внимание от елозящих по полу пещеры рук. Рядом со мной лежала слетевшая с плеча сумка с частично высыпавшимися из нее осколками обсидиана. Один из них мне удалось, подцепив кончиками пальцев, незаметно подтянуть к себе и сжать в кулаке.
— Ну, а что тебе нужно конкретно от меня? — поинтересовался я.
— Твоя жизнь, — спокойно просветил меня Валар. Исчерпывающая информация. Спрашивать «для чего» я не стал. Если до сих пор жив — значит, зачем-то ему нужен, а это — шанс!
Не дрогнув лицом, последним усилием немеющих пальцев, я вогнал острый осколок обсидиана себе в бедро…
Глава 2
Волк остался бы жив, если бы не заговорил в темном лесу с незнакомой девочкой в красной шапочке!
К. Мелихан
Мою жизнь никак нельзя было назвать пресной и скучной, отнюдь! Но временами я чувствовал, что принадлежу другой эпохе, остро завидуя героям Хаггарда, Буссенара, и Майн Рида, для которых на земле оставалось достаточно белых пятен. И наконец, жизнь расставила все по местам, предоставив мне шанс, применить свои способности на всю катушку, и даже сверх того!
Для меня вся эта история началась чуть больше месяца назад, в не самый светлый день жизни, звонком из прошлого. В другой раз я, может быть, и послал бы всех лесом, но тогда не сподобился, а потом стало поздно — все закрутилось и понеслось. Впрочем, по порядку.
В тот знаменательный день я сидел дома, пил глинтвейн, хмуро глядя на заоконную слякоть, и пытался свыкнуться с питерскими реалиями. Погодка не радовала совершенно, наводила хандру и к излишним телодвижениям не располагала. Такая мерзопакость на улице любого может ввести в депрессию. Что уж говорить о человеке, только что вернувшемся в родные пенаты из теплых далеких стран, у которого по квартире до сих пор разбросаны не распакованные чемоданы, а в памяти еще не потускнели сочные краски Африканской саванны. А тут на тебе… В общем, контраст разительный. Одним словом, обстановка как нельзя лучше располагала к унынию и самобичеванию, которым я, собственно, и предавался.
Черт бы все подрал! Мне сорок пять лет, а занимаюсь бог знает чем. Жены нет, детей вроде тоже, работы нормальной — и то нет. Мотаюсь туда-сюда по белу-свету, развлекаюсь. Эти метания имели бы смысл и приносили реальную пользу, родись я хотя бы лет сто назад, а в наше время мои эскапады служат только остренькой темой для СМИ на потребу жаждущей экстрима и экзотики публике. Какой, спрашивается, толк в том, что я делаю? Зачем продираюсь сквозь джунгли, покоряю вершины, сплавляюсь по горным рекам? Для чего охочусь с масаями на львов, ныряю с ножом к акулам, хожу с рогатиной на медведя? Проще было бы с голой попой на ежа: и острых ощущений навалом, и не надо забираться в такую даль. А может, пересечь Атлантику в коробке из-под апельсинов? Или еще чего глобального совершить — оставить так сказать след в истории?!
Размышляя в подобном ключе, я все глубже погружался в трясину апатии. Собственно, в этике стоиков апатия — это свобода от страстей, идеал нравственности, и состояние к которому надо стремится. Но поскольку среди стоиков я себя не числил, то и в подобном состоянии удовольствия не находил.
Мои терзания о смысле жизни прервал телефонный звонок. Все еще пребывая в задумчивости, я рассеянно протянул руку и поднял трубку. Этот голос я узнал сразу, хотя не слышал его лет семь. Все переживания сразу как рукой сняло — звонил генерал Панин.
— Здравствуй, Волх[1]. Узнал? — прозвучало в трубке.
