Урсула Ле Гуин - Земноморье
Они пересекали Большой Залив при легком попутном ветерке и спокойном море; корабль скользил по воде, точно лебедь по глади садового пруда, но Сесеракх скорчилась на своей койке и плакала от отчаяния, стоило ей выглянуть из-под своих покрывал и увидеть в широкое кормовое окно солнечную, мирную морскую гладь и легкий белый бурун за бортом корабля.
— Теперь так все время и будет — вверх-вниз, вверх-вниз, — причитала она по-каргадски.
— И совсем не все время, — успокаивала ее Тенар. — Море совершенно спокойное. Ты головой-то подумай!
— Дело в моем животе, а вовсе не в голове, — хныкала Сесеракх.
— Никто никогда не страдает морской болезнью при таком спокойном море. Ты просто боишься!
— Мама, — вмешивалась Техану, не понимая, что они говорят, но догадываясь по интонациям, — не ругай ее. Это так унизительно, когда тошнит!
— Ее вовсе не тошнит! — сердилась Тенар, абсолютно уверенная в том, что тошнить принцессу никак не может. — Тебя ведь не тошнит, Сесеракх? Ты просто боишься, что тебя будет тошнить! Ну, возьми же себя в руки! Выйди на палубу. Свежий воздух тебе непременно поможет. Свежий воздух и смелость — вот твои главные помощники.
— Ах, друг мой, дорогая Тенар, — прошептала Сесеракх. — Ты такая смелая, так дай и мне немного смелости!
Тенар даже оторопела.
— Ты должна сама набраться смелости, милая, — сказала она чуть мягче. — Ну, давай попробуем выйти на палубу, детка, хотя бы на минутку! Техану, попытайся хоть ты уговорить ее. Подумай, что с ней будет, если мы действительно попадем в шторм!
Наконец им удалось убедить Сесеракх встать с постели, надеть красный цилиндр из покрывал, без которого она, конечно же, была не в силах появиться мужчинам на глаза, и с огромным трудом вытолкнули ее из каюты. Потом все вместе они уселись под стеной каюты, в тени, на безупречно, до белизны выскобленной палубе и стали смотреть в синий, сверкающий на солнце морской простор.
Сесеракх даже сподобилась раздвинуть свои покрывала и теперь смотрела прямо перед собой куда-то себе в колени, лишь изредка бросая испуганный взгляд на воду, после чего закрывала глаза и снова утыкалась взором в собственные колени.
Тенар и Техану время от времени переговаривались, указывая на проплывающие мимо суда, на птиц, на какой-нибудь островок.
— До чего же хорошо! Я и забыла, до чего хорошо плавать по морю! — воскликнула Тенар.
— Да, мне тоже нравится, особенно если забыть, что кругом вода, — сказала Техану. — Это похоже на полет…
— Эх вы, драконы! — только и промолвила Тенар.
Она сказала это легко, и звучали ее слова вполне безобидно, однако они имели глубокий смысл. Впервые Тенар сказала нечто подобное своей приемной дочери. Она сразу почувствовала, что Техану повернулась так, чтобы видеть ее своим зрячим глазом, и внимательно на нее смотрит. Сердце Тенар тяжко билось в груди.
— Вам подавай воздух и огонь, — прибавила она.
Техану молчала. Но ее здоровая рука, смуглая и тонкая, крепко сжала руку Тенар.
— Я еще не знаю наверняка, кто я такая, мама, — прошептала она.
— А я знаю! — сказала Тенар. И сердце ее забилось еще сильнее и тяжелее, чем прежде.
— Я не такая, как Ириан, — попыталась Техану успокоить мать. Ей хотелось сказать Тенар что-то приятное, дать ей какое-то обещание — наверное, никогда не покидать свою приемную мать, — но в голосе ее звучало такое страстное желание летать, такая мучительная зависть, такая глубинная страсть…
— Подожди, подожди, скоро все окончательно выяснится, — сказала Тенар. Оказалось, ей тоже очень трудно говорить. — И ты узнаешь, что тебе делать… и кто ты такая…
Они говорили так тихо, что принцесса, пожалуй, не смогла бы расслышать, о чем они говорят, даже если б понимала ардический язык. О ней они совсем забыли. Однако Сесеракх, услышав имя Ириан, еще шире раздвинула покрывала, выпростала свои прекрасные руки и, повернувшись к Тенар и Техану, спросила на ардическом:
— Ириан, она есть где? — Глаза принцессы ярко блестели в красноватой полутени последнего покрывала.
— Где-то вон там… — Тенар махнула рукой в сторону носа корабля.
— Она… притворяется смелой, да? Тенар помолчала минутку и ответила:
— Ей не нужно притворяться смелой, Сесеракх. Она и так совершенно бесстрашна.
— Ах… — вздохнула принцесса, оглядывая весь корабль и наконец увидев Ириан, которая стояла на носу рядом с Лебанненом. Король показывал куда-то вперед, яростно жестикулировал, говорил с большим воодушевлением и смеялся. Ириан тоже смеялась. Она была почти того же роста, что и король.
— Гололицая! — сердито пробурчала Сесеракх по-каргадски. А потом прибавила на ардическом — задумчиво и почти неслышно: — Бесстрашная.
И скрылась под своими покрывалами. Больше она не двигалась и вопросов не задавала — застыла, как каменное изваяние.
Длинная береговая линия Хавнора за кормой корабля стала таять в синей дымке. На севере в вышине еще плыла неясно видимая вершина горы Онн, но ее уже заслоняли черные базальтовые скалы острова Омер, которые высились по правому борту, когда «Дельфин» пробирался по узким проливам Эбавнора во Внутреннее море. Солнце ярко светило, дул свежий ветер — наступал еще один отличный ясный денек. Женщины, как всегда, устроились под парусиновым навесом, который моряки натянули позади каюты. Эти женщины явно принесли судну удачу, и моряки старались, как могли, угодить им хотя бы в мелочах — старались от чистого сердца. С волшебниками, которые способны принести кораблю в равной степени и удачу, и неудачу, моряки тоже обращались очень хорошо и тоже устроили для них навес на юте, где им было удобно смотреть вперед. Для женщин моряки даже раздобыли где-то бархатные подушки, попавшие на судно, видимо, заботами короля или его дворецкого. Волшебники же вполне удовлетворились свернутой в несколько раз парусиной.
Олдер видел, что его здесь считают тоже одним из волшебников, но ничего с этим заблуждением поделать не мог, хотя это его весьма смущало: ведь Оникс и Сеппель могли подумать, что он считает себя им равным. Эта мысль тревожила его особенно сильно еще и потому, что теперь он даже и колдуном-то больше не был, ибо дар его бесследно исчез. У него не осталось ни капельки волшебной силы. Он знал это так же точно, как знал бы, например, что утратил зрение или способность двигать руками и ногами. Теперь он бы даже разбитый кувшин починить не смог, разве что с помощью обыкновенного клея. Но для этого, разумеется, особого мастерства не требуется.
Но у него было такое ощущение, что, помимо мастерства латальщика, он потерял и еще что-то очень важное. И теперь из-за этой неведомой утраты — в точности как и после смерти жены — пребывает в какой-то тупой прострации, где нет места радости, где с ним не может случиться ничего нового, где все застыло в оцепенении и ничто никогда не переменится.
