О'Санчес - Пенталогия «Хвак»
Рубаха в плечах и на спине затрещала от Хваковых потугов, а вслед за рубахой портки на заднице… Упереться бы покрепче, чтобы ноги по полу не скользили… В спине словно что-то хрустнуло, однако выдержала спина, а вот огромный камень, чуть ли не с Хвака ростом, поддался: завизжал, заскрипел — и вдруг опрокинулся с брюха на бок, свалился с низенького, в ладонь высотою, алтаря! А поскольку был округлен со всех сторон, без острых выступов и плоских проплешин, он еще и дальше покатился, пока не ударился булыжным лбом в одну из стен! Стена дрогнула.
Хвак заранее прищурился, чтобы защитить глаза от сияния, но оно, будучи уже освобожденным от каменной преграды, показалось на удивление мягким, спокойным.
Свет струился от лезвия секиры, мешая увидеть его истинный окрас и узор — то ли синева, то ли серебром отливает… А рукоять секиры — тоже не понять, из чего сделана, в три поперечных кольца покрыта самоцветами: два кольца — возле навершия, с обеих сторон отделяют на рукояти «цапку», место для хвата руки, а третье — ближе к железку, непонятно зачем, наверное, для красоты.
— И для красоты, повелитель, и еще там рубинами выложены руны, обозначающие… ну… это…
— Чего?
— Чего-чего… Имя, повелитель. Имя того… кто сотворил сию штуковину.
— А, Варамана.
— Да, повелитель, да! Именно его! Ты еще крикни погромче.
— Кто кричит-то? Ты и орешь, да еще моим голосом пытаешься. Ну, что, брать?
— Как сам знаешь, повелитель, я тут не при чем. Мое дело маленькое: мне приказали — я ответил. Мне велели — я повёл. А сам я не причастен, нет.
— Причастен, Джога, еще как причастен! Теперь мы с тобою заодно и ты должен это помнить. А она меня не убьет? Я рукой возьмусь, а она как… стукнет! Или переколдуется во что-нибудь, или меня превратит?
— Силы в ней очень много налито, повелитель, и сила та — прочнейшая, все время будет наружу течь, но за тысячу тысяч лет вся не выльется, ибо вновь пополняется при помощи магии из окружающей природы. Но это все, что я о ней знаю. Возьмись — и ты ощутишь дальнейшее. Я, во всяком случае, точно увижу и пойму… прежде чем вернуться… к ним…
— Угу! Ловко придумал! Меня убьют, а он вернется! А сам не можешь? Ну… то есть — не моею рукой, а сутью ухватиться?
— Не могу, повелитель. Твоею десницей — запросто, или, там, шуйцей, мне без разницы. Мне она тоже внушает… повелитель… нечто вроде почтительного страха. Сам решай, повелитель, и сам решайся.
У Хвака даже голова закружилась — так остро ощутил он в этот миг сладость окружающего мира и ужас предстоящего с ним расставания… Кажется — чего проще: развернись и уйди! И всё! Деньги есть, Джога заклинаниям выучит, силы в руках и ногах полно — живи, Хвак и радуйся жизни! Зачем дальше-то подвергать себя неизбежному — ради неведомого? Но Хвак хорошо понимал, что уже поздно, он в силках собственного любопытства, ему уже не справиться с искушением, что вот он уже наклонился над секирою…
— Была не была!
Руку обожгло стремительно и сладко, от кончиков пальцев и до самого плеча… и дальше в самое сердце! И вовсе не страшно! И не больно! И счастье! И секира что-то такое ему сказала!
— Ты мой.
Хвак хотел было кивнуть, весь в божественном восторге обладания, но вдруг нашел в себе удаль помотать головой и даже хрюкнул от стыда за собственное упрямство.
— Не-а! Лучше, чтобы ты моя!
— Пусть так.
И все. Секира смолкла, и каким-то горним, еле уловимым чутьем, только что в нем пробудившимся, Хвак понял, что отныне секира принадлежит ему, и что она онемела навеки и больше никогда не скажет ему ни единого слова.
Хвак стоял, весь еще в сладостном тумане новых ощущений, видя себя словно со стороны и, при этом, не вполне понимая — что он такое делает… Выпрямился… отошел от алтаря… секира в правой руке… пальцы сами что-то такое развязывают… подвязывают… поддергивают… Ой. А куда же он с такой… драгоценной секирою пойдет??? Она же вся в самоцветах! Все оглядываться на него будут! А и украдут! И Джогу не побоятся ради такого дела! Хвак вновь отцепил секиру с пояса и взялся ее разглядывать подробно.
— Джога, а чего эти руны означ… А, вспомнил.
Хвак разбирался в самоцветах еще меньше чем в рунах, но даже и ему было понятно, что такие крупные — иные с ноготь — могут стоить очень и очень дорого!
— Да… Такую штукенцию и в дюжину червонцев не вместить… Ты чего хохочешь, Джога? Как я с нею ходить-то буду? Еще дороже???
Вдруг секира, лежащая на Хваковых ладонях, дрогнула очертаниями и стала меняться… То так… то сяк… О как! Ты только посмотри, Джога!
Секира тем временем утратила все поперечные кольца, отороченные драгоценными камнями, вместе с рубинами испарились руны, лезвие утратило сияние, и странные узоры с лезвия словно бы стерлись… Секира стала точь в точь напоминать внешним видом ту, которая разбилась о брюхо демона Камихая, разве что цапка для руки чуть попросторнее стала против прежней, словно приноровилась к ширине ладони… Нет, она так и есть секира Варамана, он ее чувствует, только спряталась под обычную! А и хорошо, а так даже и лучше! Ведь он ее продавать не собирается!
— Никому тебя не продам! Джога, это ты ее так превратил? Джога, ты где?
— Здесь. Я размышляю, повелитель.
— А чего?
— А того. Я ее не превращал, ибо нет у меня власти над нею. Она сама приняла тот вид, который тебе наиболее благоугоден. И если я правильно разбираюсь в волшебстве — а я в нем разбираюсь, повелитель, — немногие из людей и демонов почуют в этой секире необычное. Например, я: мы с тобою идем, идем по дорогам, а я, образно выражаясь, втягиваю воздух ноздрями, чую предмет издалека и говорю: там она, правильно идем, повелитель, остались еще какие-нибудь две недели пути… Нынче же я заверну за угол пещеры — и не почую ничего! Когда в упор ее разглядываю, да еще изнутри тебя, вроде бы что-то этакое ощущаю… Вот это называется волшебство под стать бо… гм… Сильная магия, короче говоря. Но и это еще не все, повелитель.
— А чего еще? Слушай, Джога, чего мы здесь топчемся? Пойду-ка я вниз, селение какое-нибудь искать, авось, к ночи дойду… Или не дойду?
— Вряд ли, повелитель, путь до ближайшей деревни мне ведом и он не близок. Впрочем, как знаешь, но ты меня перебил, секироносец Хвак.
— А… понятно. Ладно, извини, чего ты там хотел? Тогда мы здесь переночуем, а с рассветом двинемся в путь. Ох, жрать хочется! Так чего ты там говорил?
— Ну, если ты мне разрешаешь говорить и не утомился внимать… Впрочем, зачем это я буду нагружать слух и помыслы повелителя рассуждениями какого-то несчастного, всеми забытого демона огня и пустоты…
