Сергей Морозов - Приключения Красной Беретки
— После того, как вы впускаете внешний космос в свой мозг, ваша голова начинает болеть… Очень болеть. Потому что такой большой космос слишком велик для такой маленькой человеческой мозговой коробки… Он просто больше. Он распирает ее изнутри, и это боль.
На полу собора была выстроена непонятная конструкция из трех кругов кирпичей – с воротами и башенками. В центре кирпичи стояли вертикально. Во втором ряду они стояли горизонтально. В третьем они лежали, так что каждый центральный круг был выше внешнего. Между центральным и вторым от центра рядами сидели четыре куклы. Человек побежал вперед, вглубь, и встал за этим сооружением. На лице его снова была улыбка:
— Четыре куколки катались на колесе самсары… – лицо его мгновенно изменилось на отчаяние, — да вот кого‑то раздавили ненарочно!
Человек огляделся, посмотрел вверх и заговорил торжественно:
— Это – главный храм! Потому что только он полный – только он охватывает все! – сказал человек торжественно, как мог. — Этот собор есть окаменевшая математика. Вы чувствуете числа? Их силу?
— Мне кажется… Собор является… музыкой, — сказал Беретка, не спуская глаз с человека, но боковым зрением пытаясь посмотреть вокруг.
— Кто говорит за вас? Это не вы говорите… – он засмеялся. От состояния истеричного страха к состоянию презрительного смеха он переходил мгновенно.
Беретка сосредоточилась и промолчала. А человек продолжил:
— Вы пришли за душой города. Я не помню, чтобы это город был не мертв, даже пока он был жив. Когда они выселяли город, я остался тут. Зачем мертвому человеку переезжать из города в город? Это абсурд! А люди говорили – нет, мы живые… Как мертвые могут переехать в живой город? Я остался тут, потому что хотел проникнуться знанием и прийти к людям. Вы можете смеяться – прийти к людям. Вот оно, — он обвел рукой исписанные стены, — это знание, мне нечего сказать людям, мне незачем идти к мертвым. Меня два раза ловили, а я возвращался сюда. Они все равно не слышат ничего из того, что я им говорю… но они не просто не слышат! Им незачем это слышать.
Человек закинул голову и посмотрел вверх. Тишина продолжалась минуту.
— Не–е-ет! Сумерки богов! Боги не умирают… Умирают люди, умирают города, умирают народы и континенты… И тогда, умирая, люди думают, что умирают боги! А в это время боги пьют сому в воздушных замках и не думают о людях… они не думают об обреченных. О тех, кого они обрекли сами.
У древних орков были заградотряды. Чтобы солдаты шли в наступления, за их спиной ставили пулемет, и тех, кто отступал, расстреливали. Боги – это тот же заградотряд. Они гонят человечество в атаку на хаос, а тех, кто не наступает, уничтожают. Потом они перестраивают оставшихся, и снова гонят в атаку. А куда бежать? Кроме богов, людей и хаоса ничего нет!
— Но это и есть процесс торжества жизни. Зачем бежать, когда нужно наступать? – тихо сказала Беретка.
— У богов есть отвращение лица и протягивание руки. Кто‑нибудь видел, чтобы боги протягивали руку? Вот он, город отвращенного лица! А где город протянутой руки?
Четыре слова были написаны на каждой из четырех стен.
— Смотрите – Абсолют, напротив – хаос, по сторонам – боги и демоны.
Человек быстро отскочил в сторону, указывая на небольшую открытую дверь, за которой виднелась лестница.
— Идемте, дальше и выше здесь! Боги умерли, ха! Да боги сколько угодно могут умирать и воскресать. Боги смеются? Боги не смеются. Нет, это я смеюсь. Нет, я чувствую, им не смешно. Им все равно.
Человек взбежал по винтовой лестнице. Беретка медленно следовала за ним. На небольшой площадке были снова написаны четыре слова, точно так, как внизу – на противоположных стенах.
— Смотрите – боги, напротив – демоны, по сторонам – просветление и невежество.
Человек двинулся выше.
— В детстве мне говорили, что я – бог. Мне лгали. Богочеловек! Богочеловечество! Ложь. Бог любит вас! Ха! Любит ли фермер своих овец? Да, он о них заботится. Но он же их и режет. Если фермер не будет резать овец, в овцах не будет смысла, и их вид вообще исчезнет. Я читал умные книги… Животные для человека – это инструмент. Люди для богов – это тоже инструмент. Добрый фермер не допускает лишних страданий своих овец. Боги тоже не допускают лишних страданий. Фермер добрый, пастырь добрый… расскажите о нем паршивой овце!
Они поднялись на последнюю площадку, откуда пути наверх уже не было. И снова четыре слова были написаны в той же манере.
— Смотрите – просветление, напротив – невежество, по сторонам – страдание и иллюзии. Три больше одного! Мир не сходится!
— Страдание может быть любовью, а иллюзии могут быть прекрасными, – сказала сконцентрированная на его движениях, и потому несколько растерянная Беретка, — Все может иметь божественную природу. Сходится.
— Сходится… да… Я сказал правду! Я свободен! Боги освободили меня!
Бешеная улыбка исказила его лицо. Человек вскочил на подоконник, сделал громыхающий шаг на жестяной козырек и с воплем бросился вниз. Беретка открыла рот, и чисто инстинктивно побежала вниз по гудящей под ногами лестнице. Она вылетела из ворот и проскользила по снегу. Келли в той же манере скользила навстречу – с автоматом наперевес.
Человек лежал на спине и еще дергался. Во рту булькала кровь.
— Ему осталось минут десять, — сказала Келли, — перелом основания черепа.
— Не люблю лишних страданий, — Беретка сняла с плеча беретту.
— Не надо, — Келли вытянула руку, отстраняя Беретку, — он не страдает, он без сознания. Тем более выстрел услышит Полицейский, а он и так на грани нервного срыва. Нам ведь не нужны лишние страдания?
— Он не просто неверно истолковал… нарисовал абсолют внизу… Нарисовал бы сверху – вышел бы из дверей, — пробормотала Беретка.
— Ты что‑то сказала, — спросила Келли.
— Да нет, уже ничего.
Они прошли квартал, не оборачиваясь. И Келли спросила:
— А что произошло?
— Он просто выпрыгнул в окно, — ровно сказала Беретка.
— Что ты ему такого сказала?
— Что и страдания, и иллюзии могут иметь божественную природу.
— И он после этого прыгнул?
— Да, прыгнул.
— Понятно…
Преподобный. Февраль
По улицам полиса текли первые ручьи. На Беретке была зеленая кожаная куртка, средней длины, приталенная, с таким же зеленым пояском. Когда Беретка покупала эту куртку, она долго думала, почему кожа зеленая. Но понимая, что кожаные куртки обычно черные, она решила, что зеленая сделана как раз для нее. Эту куртку она одевала на выезды по работе, и относилась к ней как к вещи чисто практической. Естественно, куртка была вполне выходной. Обычно Беретка предпочитала что‑нибудь из ткани. Но на этот раз она долго думала, и надела куртку. Келли надела теплое фиолетовое платье и черный плащ со своими черными сапогами на шнуровке. Они шли по бульвару и, постоянно останавливаясь, непрерывно болтали.
