Александр Байбородин - Урук-хай, или Путешествие Туда...
Во всяком лесу темнеет быстро, а в этом, полутёмном даже в яркий, солнечный день, непроглядная тьма наступила ещё до заката, едва солнце приблизилось к невидимому мне краю земли. От неба, на котором ещё и звёзды не появились, света было чуть, даже собственные пальцы я перестал различать. Да и тело напомнило о себе прихлынувшей усталостью и слипающимися глазами. Так что я подтянул под себя камышовый коврик, накрылся недоплетённым вторым и уснул, приткнувшись к мохнатой штанине Урагха.
Если Вы не верите, что можно спокойно спать едва ли не в обнимку с мёртвым телом, то это Ваше дело. Я же, как младенец, проспал до самого рассвета без снов, видений и волнений. Комары меня тоже не беспокоили.
Проснулся я, когда солнце стояло уже высоко, голодным и бодрым. Сырой корень кувшинки не самая лучшая еда на свете, но выбирать было не из чего, и я приказал брюху не привередничать. «Жрать и спать – свинячье дело». Гхажш был прав, когда сказал это. Пусть вкусной едой наслаждаются сидящие по уютным норкам неженки. Тому же, кто стоит на тропе Приключения, достаточно того, что еда просто утоляет голод. Я уже начал понимать, что брезгливость рождается от сытости. Водицы после еды пришлось хлебнуть из ближайшего бочага. Вода пахла тиной, но была холодной и жажду утоляла. Большего мне от неё и не требовалось.
Закончив с завтраком и сполоснув лицо и волосы в том же бочаге, я вновь занялся похоронами Урагха. Циновка доплелась на удивление быстро: то ли пальцы, наконец, вспомнили, как это делается, то ли сказалась ночь спокойного отдыха. Гораздо больше времени ушло на то, чтобы передвинуть на неё тяжеленное тело орка. Кое-как, но с этим я тоже справился. Дальше было уже совсем легко. Я накрыл Урагха второй циновкой, сплёл края, и тело оказалось в мешке из камышовой рогожи. Обмазать мешок густой грязью было делом четверти часа. День был жаркий, солнце палило нещадно, и довольно скоро эта грязевая обмазка должна была превратиться в сплошную каменно-твёрдую корку.
Я ещё подумал, что мне поставить над этой «могилой», но ничего подходящего под руками не было, к тому же я не знал, как орки отмечают захоронения своих воинов. Так что последнее прибежище Урагха осталось, как есть без всяких знаков.
Пояс Урагха оказался мне едва ли не в пору. Это ростом он был вдвое выше меня, а вот по толщине живота превосходил ненамного, хоть за последние дни мой животик изрядно опал. Мне пришлось проковырять в ремне всего пару лишних дырок. С остальным наследством было много хуже. И хуже всего было с оружием. Оно было сделано для бойца много крупнее меня. Кинжал, который Урагх носил на бедре, я ещё, хоть и с трудом, приспособил на пояс. Но куда было девать двухфутовый кугхри? Этот клинок по размеру годился мне в двуручные мечи и вдобавок оказался достаточно тяжёл, много тяжелее меча из Умертвищ. К тому же значительная часть его тяжести оказалась смещена вперёд, к острию, так что казалось, будто в руках не меч, а тяжёлый лесорубный топор. Приладить кугхри к поясу не было никакой возможности, но и расстаться с предсмертным подарком Урагха у меня тоже не было ни сил, ни, тем более, желания. В конце концов, я решил нести его на плече, как носят свои длинные топоры лесорубы.
Второй трудностью стал буургха. Я уже говорил, что он и в сухом виде достаточно тяжёл. Можете представить, сколько весил насквозь промокший в болоте буургха, сделанный под рост Урагха. Я еле приподнял этот облепленный грязью тюк. Сначала возникла мысль бросить его, но, подумав, я рассудил, что неизвестно, куда меня ещё занесёт и где придётся ночевать следующую ночь. А из буургха можно сделать палатку, это я уже видел, да и просто завернувшись в него, можно спать на земле. В моём положении не следовало бросаться тем, что может принести пользу. Пришлось разворачивать тюк, складывая полотнище на уже высохший гроб Урагха, и выжимать его. На это ушло немало времени и сил, но оно того стоило, заново свёрнутый буургха оказался в два раза легче. Теперь его удалось приторочить на спину.
Мешок Урагх, видимо, потерял ещё в пещерах, избавив меня от этой заботы, иначе я бы ещё долго не ушёл. С тем, что находилось в напоясных сумках и бэггах на наплечных ремнях я решил разобраться, когда найду местечко посуше. Обмотав вокруг тела свободный конец цепи, я взвалил ножны с кугхри на плечо и, оглянувшись в последний раз на могилу Урагха, двинулся в путь.
Солнце стояло на полдне, и мне не трудно было определить, куда идти. Трудность подстерегала меня совсем в другом. Я никогда не ходил столько по лесу. Тем более, по такому лесу. Если бы была хоть какая-то тропа, которой можно было бы придерживаться. Но никакой тропы не было, а солнце – ненадёжный помощник, оно движется по небу, и если идти всё время на него, то будешь ходить по кругу. Это я понимал, но не знал, как этого избежать. Так что заплутал я довольно быстро и надолго. Несколько раз я возвращался к проклятому болоту, и снова, раз за разом, уходил от него. Иногда меня посещало отчаяние и мне начинало казаться, что я никогда не выйду из этого древнего сумрака. Не знаю, что поддерживало моё желание идти. Не воспоминание о родном доме, это точно. Почему-то вместе с домом вспоминалась Настурция Шерстолап. Наверное, меня гнал страх. Страх перед этим корявым, заросшим лишайником лесом.
Леса Хоббитона совсем другие: лёгкие, светлые, с ярко-зелёными лужайками. И самое главное – они безопасны. Даже дикие звери в них не страшны, потому что сами боятся нас, хоббитов. Этот же лес вызывал странное чувство окружающей со всех сторон опасности. Странное, потому что для него не было никаких видимых причин. Ну что опасного может быть в старых деревьях? Пусть даже и заросших лишайником. А зверей в Фангорне нет. Но смутное чувство опасности не проходило. Наверное, его виновником была тишина. Фангорн – очень тихое место. Если Вы понимаете, о чём я. Тише, пожалуй, только в могиле. Да и то, в умертвищном склепе кое-какие звуки всё же были слышны. Я пробовал кричать, но древний лес глушил всякие звуки, и мой собственный крик я тоже едва слышал.
Не знаю, верны ли были слова Урагха о нравах «бродячих пеньков», или они были вызваны страхом орков перед древним лесом, я предпочёл не проверять их и твердо придерживался всего, что он мне говорил. Поэтому не приближался к деревьям и не разводил огонь. Четыре дня я плутал по лесу, спал, завернувшись в буургха, и ел что попало. Вам лучше не знать, что. Скажу лишь, что к исходу четвёртого дня лягушки стали казаться мне пределом мечтаний, а лесные орехи – пищей Валар. Если по дороге мне попадались какие-нибудь красоты, то я их не заметил, да и сомневаюсь, что в Фангорне есть что-нибудь, кроме сумрака и лишайников. Вот уж лишайников в нём хватает. Пыль от них висит в неподвижном воздухе леса и нельзя сделать вдоха, чтобы внутрь не попало хоть немного. От этой пыли слезятся глаза, нестерпимо чешется кожа, и непрерывно течёт из носа. И, может быть, от лишайниковой пыли, а может, от многодневного голода, начинаешь видеть то, чего нет.
