Терри Донован - Повесть Вендийских Гор
— Серзак, не мог бы ты выражать свои мысли покороче? — осведомился он, склонившись к не в меру разговорившемуся старику.
— Что хочет ваш уважаемый друг? — спросил вождь.
— Он искренне скорбит об убитом, уважаемый Гхоро, — ответил Серзак. — И жаждет хоть как-нибудь загладить свою вину. Может ли он надеяться на это?
— Я терпелив, Кром свидетель, но терпелив в обрез. — с угрозой в голосе произнес Конан. Глаза его сверкнули гневом.
— О, ваш господин великий воин. Я чувствую это по его могучему голосу! — Гхоро поклонился Конану и продолжал говорить, указывая на него пальцем и притоптывая ногой. — Молодой охотник, которого ваш господин лишил большей части головы, готовился убить тигра много дней, он прошел тщательнейшую подготовку и замены ему среди людей нашего племени нет. Он единственный мог убить тигра. Теперь только ваш господин может сделать это.
— Надо, так надо, о чем речь? — Конан пожал плечами. Тигр, так тигр. Северянин не привык отступать перед трудностями. Он никогда прежде не охотился на тигров, но не считал, что тигра нельзя убить так же просто, как какого-нибудь заурядного демона.
— Он согласен, — сообщил Серзак и лицо вождя озарилось улыбкой.
— Не понимаю я этих глупых церемоний, — доверительно сообщил Конан подъехавшему Горкану. — Если бы меня сразу спросили, я бы тоже согласился.
39
Чужаков пригласили в дом старейшин. Женщины приготовили богатый, по деревенским меркам, стол и вождь пригласил гостей сесть. Конана он усадил по правую руку, Серзака по левую. Горкан сел справа от Конана, не дожидаясь приглашения. По лицу вождя пробежала мгновенная тень, но он ничего не сказал. У входа в дом старейшин уселись музыканты и несколько красивых мальчиков, которых пророчили в охотники. Среди счастливцев оказался и Матакура, принесший великую весть. Мальчики не имели права присоединиться к пиру, зато они могли вволю смотреть и слушать. Женщины сгрудились у входа и громко перешептывались.
Похороны молодого охотника быстро перешли в праздник охоты на тигра-людоеда. Праздник начался с поминовения жертв тигра. Поминались женщины и дети разных племен, погибшие у запруды. Главным рассказчиком скорбных историй был Госоро, местный колдун. Он обладал отвратительными манерами и гнусавым голосом. Вдобавок, он имел привычку вскакивать на середине рассказа и изображать своим далеко не молодым телом, как двигалась та или иная жертва тигра. Он вилял бедрами, вертел головой, хлопал себя по ляжкам и совершал разные другие телодвижения. Слушатели одобрительно хмыкали и время от времени били себя по щекам в знак траура. Гостям тоже ничего не оставалось, кроме как сочувственно кивать головами и хлопать себя по щекам. Затем принесли пенистый напиток и скорбь улетучилась.
Решили играть в «Падающего ястреба». Подростки не могли усидеть на месте.
— Ну и куда будет падать ястреб? — спросил Серзак, которому неудобно было открыто признаться, что он не знает такой игры.
Ему не ответили. Принесли круг, спиленный с целого ствола дерева. Судя по годичным кольцам, дерево росло не меньше тысячи лет. Годы были выкрашены в различные цвета. Центр — раннее детство, был розовым, развитие — оранжевым, созревание — синим, юность — желтой, молодость — зеленой, ранняя зрелость — коричневой, средняя зрелость — красной, поздняя зрелость — фиолетовой. Обод, непосредственно предшествовавший смерти, был белым.
Рядом с каждым участником пира поставили по круглой корзиночке с шестью маленькими ярко оперенными дротиками. Мальчиков также не обошли. Матакура, славившийся своим мастерством в бросании «ястребов», метнул первым. Дротик с зеленым хвостом вонзился точно в центр круга.
— Ну ясно, — сказал Серзак и тоже метнул.
Его дротик с фиолетовым оперением вонзился в белый обод. Все засмеялись. Особенно громко смеялись мальчики.
— Каждому дано только то, что ему дано, — заметил Серзак и отодвинул корзинку с дротиками подальше.
Все стали метать по очереди. Даже Горкан скромно сделал дротику Матакуры обрамление из красных перьев. Только Конан не проявил никакого интереса.
Короткая южная ночь прошла незаметно. Ближе к утру, когда все стали симпатичны друг другу, а солнце полезло на небосклон с бесстыдством храмовой танцовщицы, раздался перезвон ручных и ножных браслетов и в дом вбежала золотоволосая белая девушка. Она была в красной одежде. Живот, плечи, руки и ноги оставались открытыми. Волосы были украшены мелкими красными цветами.
— Отец! — воскликнула она и простерла руки к вождю. — Я хочу станцевать нашему гостю мой танец!
— Дочь моя, мой гость — твой гость, — ответил Гхоро. — Танцуй, Натая!
Все оживились. Конан невозмутимо кивнул в ответ на устремленный на него взгляд вождя. Гхоро хлопнул в ладоши.
Принесли несколько музыкальных инструментов — флейты, маленькие барабаны, трещотки. Желающие помузицировать мгновенно разобрали их и полилась нервная, цепляющая мелодия. Повели флейты и барабаны, трещотки поддержали их, равно как и женщины, запевшие без слов.
Натая вышла в середину круга и замерла, будто задумавшись. Локти ее очнулись от забытья первыми и начали медленное движение, к ним присоединились кисти, затем настал черед плеч. Натая вскинула голову и метнула взгляд в сторону Конана с такой силой, что он даже вздрогнул. Ему показалось, что взгляд девушки прожег его насквозь. Натая сразу же отвела глаза, но их свет продолжал блуждать в душе северянина и она стала таять. Бедра девушки совершили плавный круг, левая нога дернулась и мелко шагнула, грудь выдвинулась вперед и сразу подалась назад. Живот в то же время совершил движение в обратном порядке.
Зрители восхищенно вздохнули, на миг заглушив музыку. Конан поймал себя на том, что перевернул глиняную чашу и пытается подыгрывать, ударяя кулаком по ее дну. Получалось плохо и он быстро перестал.
Танец Натаи был прелестен. Она как будто освободилась от земного тяготения, словно была не женщиной во плоти и крови, а свободным языком пламени. Она рассказывала в танце о своей страсти, о любви и страданиях, о горе и радости, о жизни и смерти. Она то улыбалась, то хмурилась, то внезапно становилась стыдливой, то вдруг вся раскрывалась и словно сам воздух желал ее. Каждое движение ее было словом и все вместе складывалось во фразы, понятными даже тому, кто впервые видел подобный танец.
Она вздрогнула телом в последний раз и будто без сил повалилась на пол. Конан даже привстал, желая оказать посильную помощь, но, оглядевшись, заметил, что одинок в своем желании.
Девушка вдруг стремительно вскочила и подбежала к вождю, упав перед ним на колени. Голова ее низко опустилась и волосы простерлись по земляному полу. Конан с непривычным чувством смущения поджал ноги.
