Ксения Татьмянина - Связующие нити (СИ)
Подруга это чувствовала, и со своей стороны всё туже затягивала мой "ошейник" разными методами воздействия. Но это привело не к смирению, а наоборот — мой монстр меня одолел. Мы поругались прямо на улице, и меня поражало мое собственное спокойствие. Холодное, равнодушное. Я не своим, а стальным голосом говорила, что никогда больше не буду… это носить, туда ходить, разделять эти увлечения, лгать, что думаю также, принимать эти лжеценности, унижаться, прислуживаться, просить прощения не будучи виноватой… я сказала подруге, что она самолюбивая, эгоистичная и невыносимая скотина.
С меня хватит!
"Завтра ты приползешь ко мне как собачонка, когда поймёшь, что с тобой, таким ничтожеством, никто больше не способен дружить" — таков был ехидный её ответ.
Я помню, что это было на той улице, где жила леди Гелена. И как раз тогда, когда в мою сторону к ногам полетел плевок, и подруга, задрав подбородок, ушла, я заметила, что Геле была свидетелем этой ссоры. Тогда, конечно, я не знала, что её зовут Геле. Её во всём нашем частном секторе знали как странную старушку, со своими "тараканами" в голове, все знали её в лицо и знали её дом, поговаривали разное. Старуха стояла на дороге в стороне и смотрела прямо на меня, а потом открыла полубеззубый рот и что‑то крякнула вроде усмешки. Я поспешила уйти.
Моя голова говорила мне, что я совершила ошибку, что теперь я одна, что я совершила гадкий и некрасивый поступок — обозвала человека, не смогла себя сдержать, наговорила всего. А вечером мне станет плохо, вина меня загрызёт, я пойду извиняться, ведь столько лет не просто взять и выбросить, они много значат… а душа пела! Мне казалось, что воздух звенит, что я отгорожена от всего мира, что меня несёт куда‑то в пропасть и я жутко счастлива от этого. Это была какая‑то дикая радость вырвавшегося на волю пленника. И самое удивительно для меня началось потом… чувство вины не пришло. Мой "гадкий" поступок в воспоминаниях приносил мне только радость. Тяжести одиночества я не чувствовала. И более того — встретив и подругу, и её компанию у кинотеатра, я прошла мимо с колотящимся сердцем. Мне казалось, что меня разорвёт от ликования, — мне не надо с ними! Я иду мимо и мне теперь не надо быть с ними! Я как завороженная ехала домой из города, потом шла по улице, потом не удержалась и, размахивая пакетом и сумкой, побежала с криком "Ура — а-а!" по проезду, и не домой, а в сторону леса. И, добежав до какой‑то поляны, упала пузом в траву и долго лежала под солнцепеком, сравнивая эти лучи солнца с всепоглощающим счастьем свободы.
Потом я сдавала экзамены в университет, поступила, — это тоже был праздник. И как обозначение новой эпохи своей жизни, я повыкидывала противную мне одежду, постриглась очень коротко, ровно чтобы состричь все крашеные пряди, перестала пользоваться косметикой. Часто стала гулять в лесу, наслаждаясь одинокими молчаливыми прогулками, окунулась в книги, пересмотрела все свои любимый фильмы, и к концу августа я была совершенно другим человеком. Даже не другим, а будто бы тем самым. Человеком, который был замурован в стене и почти превратился в мумию, но последняя капля крови в жилах спасла сердце от остановки. Вспоминая о той дружбе с девчонкой, я жалела только об одном, — почему я не сделала этого раньше?! Почему я столько лет терпела?! Это же не дружба была, а раковая опухоль!
А первого сентября, когда я вприпрыжку мчалась с остановки в сторону дома, как раз после самых — самых первых пар в университете, я увидела леди Гелену, которая шла с двумя большими сумками мне на встречу. Я настолько любила весь мир и всех людей, что я, даже не спрашивая, подлетела к ней, забрала у неё ношу и с настоящим рвением потопала к её дому.
— Вам такие тяжести таскать нельзя!
— Да я и тебя вместе с сумками унесу, если ты мне на шею сядешь! — Геле возмущенно замахала сухими своими руками, как палками.
— Ой, напроситесь, бабушка! Возьму да и сяду!
Так мы и познакомились.
От окна тянуло приятным влажным запахом. Трис постучал в двери и сказал из прихожей:
— Если не спишь, пошли на работу.
Я вышла, обулась, взяла свой зонт и вышла вместе с Тристаном из дома.
Я не могла сравнивать эти свои два состояния, — сегодняшнее и то, когда мне было семнадцать лет, — сейчас никто надо мной не властвовал, не было ничьего гнёта, мне не хотелось ни против чего бунтовать. Общее было то, что я опять сопротивлялась своей головой чему‑то внутреннему, что стало вырываться из меня… нет, не вырываться, а тихонечко прорастать. Так будет точнее. Я уже поняла, что ещё два дня назад к этим симптомам относилась слишком настороженно, и я опять боялась. Да, боялась! Только если раньше это был страх оказаться не как все, не понравиться, и стать совсем не доброй. То теперь причина была иного рода — я боялась перемены. Всё так налажено. А это что‑то новое потребует от меня жертв! Я ещё не знала, буду ли я счастлива, если вдруг снижу свою оборону и выпущу своё новое "чудовище". Но такое ли это чудовище, если сегодня день превратился во что‑то сказочное?
— Гретт, ты сегодня сама не своя, что с тобой стало?
— А?
— Я спросил, куда ты сегодня ездила, а ты идешь и не слышишь совсем. О чем ты думаешь?
— О себе.
— Эгоистка, — но честная. И что же ты думаешь?
— Я запуталась. Пытаюсь разобраться.
— Давай вместе.
— Нет, я пока сама, хорошо?
— Хорошо, только не ходи по лужам босиком, ещё всё‑таки не лето, сама понимаешь.
— Ничего не обещаю, — я в шутку скривила ему капризную рожицу, и на душе у меня полегчало.
Хватит с меня пока что воспоминаний, хватит мыслей, нужно всего лишь отдохнуть.
Правда, когда мы пришли на работу, уже через час я почувствовала, что спать мне не хочется. И не хочется от какого‑то неестественного эмоционального возбуждения, которое накладывался на усталость, и всё вместе получалось, что отдыхать у меня не выходило. Все были в сборе, у всех был рабочий день, который ночь, и все разбились на пары. Трис, видимо так и не наговорившись с Нилом накануне, ушёл с ним болтать на лестничную площадку. Зарина и Пуля сидели вдвоём в обширном кресле Настройщика и смотрели журнал мод с коллекциями предстоящего летнего сезона. Один Вельтон заложил себя зачем‑то папками со старыми делами. И я не знала, чем себя занять. Вспоминала поездку, вспоминала глаза Виолы, её куколку. Спрашивала сама себя — рассказывать или нет об этой истории всем в агентстве, или сначала только Тристану? Или даже ему не рассказывать, а рассказать Гелене? Или никому?
Как всё запутанно. И с другой стороны по — хорошему страшно — потому что после некоторых раздумий, я стала понимать, что это не просто необычный случай для Здания, а посылка. И посылка через меня Виоле. Через меня, а не через Нила, хотя это ему положено по должности искать и входить в квартиры, и он ведь тоже был у неё, он тоже знал о том, что Виоле дороже куколка, чем керамист. Или всё дело в том разговоре на кухне и моём данном обещании, и моей попытке исполнить его, пусть первый раз и неудачно?
