Сара Хагерзак - Самба
Но МакГонагалл, как истинная гриффиндорка, в своем стремлении спасти его от авроров была настроена весьма решительно.
— Ты считаешь, что я менее сильный маг, чем ты? – с оттенком обиды в голосе произнесла она.
При желании Снейп мог бы долго дискутировать на тему магии, специфики различных её видов и правомерности сравнения силы разных волшебников между собой. Но в данный момент у него совершенно не было такого желания. Поэтому он просто перечислил самые веские доводы.
— Вы когда‑нибудь использовали смертельное заклятье? – первым делом поинтересовался он у МакГонагалл.
— Нет, но, думаю, я смогу справиться, — горячо ответила она. – Насколько я знаю, оно не относится к высшей магии…
— Формально – нет, — уточнил Снейп. – Но фактически это заклинание требует особого состояния духа, и вряд ли мы можем рассчитывать, что вам удастся его достичь в нужный момент.
— Я в достаточной мере ненавижу Волдеморта, чтобы искренне желать ему смерти! – горячо возразила Минерва, но тут же осеклась, наткнувшись на полный холодной решимости взгляд Снейпа.
— Да, однако вы будете видеть перед собой не его, а свою бывшую студентку, — заметил он, слегка подавшись вперед и пристально глядя в глаза своей собеседнице. – К тому же вы забыли, что нам нужно не просто смертельное заклятье, а заклятье, направленное на конкретную часть души! – напомнил он. – Даже не думайте, что это вам под силу – я более опытен в темной магии к тому же буду связан с Джинни зельем…
— Зельем можно связать ее и со мной… — гораздо менее уверенно предложила МакГонагалл, но Снейп не стал вдаваться в подробности варки зелья, лишь упомянув, что в нем используется кровь зельевара.
— Ну, возможно, теперь, когда ты нашел нужный состав, я могла бы сварить его… под твоим наблюдением, конечно, — все еще продолжала упорствовать МакГонагалл. Однако было видно, что в ней уже по большей части говорит нежелание отказываться от намеченной цели, нежели рассудок.
— Нет, Минерва, и давайте прекратим этот бессмысленный спор, — оборвал ее Снейп. – Я потратил на исследование этой проблемы почти полгода, вникая в мельчайшие детали, я несравнимо лучше вас знаю темную магию, у меня уже есть опыт применения смертельного проклятья, — профессор покосился на все еще пустующий портрет Дамблдора, — и даже при всем этом у меня нет полной уверенности, что все пройдет как надо. А вы просто погубите обряд и лишите Джинни даже тех шансов, которые имеются. И чего ради?
Вопрос явно был риторическим, но МакГонагалл резко вздохнула и, не глядя на Снейпа, ответила:
— Мы все в какой‑то степени виноваты перед тобой, Северус. Ты и так слишком много рисковал… слишком часто подставлял себя под удар в прошедшую войну. И теперь, когда все позади, тебе снова достается участие в этом рискованном предприятии. Ты снова берешь на себя ту же не завидную роль. А я… я отвечаю за все происходящее в этой школе, и за твою судьбу в том числе. И я бы очень хотела помочь тебе — и как директор, и просто как человек.
— В таком случае вы должны понимать, что я тоже… чувствую определенную ответственность за судьбу мисс Уизли, — произнес Снейп в ответ.
Ответственность… Несомненно, он чувствовал ее. Это было одним из неприятных свойств его натуры – причем в данном случае неприятных в первую очередь для него самого. Брать на себя ответственность там, где без этого вполне можно было бы обойтись – становиться деканом, выручать Поттера из бесконечных переделок, в которые тот попадал, варить зелья для больничного крыла или бросаться в коридор с огромным трехголовым псом. Ничто из этого – и многого другого – не входило в его прямые обязанности, но он всегда чувствовал, что должен. Не всегда сознавая, что и кому, зачастую злясь на тех, кто попадал в область его заботы и опеки – но должен… Однако в случае с мисс Уизли это было гораздо больше, чем ответственность. Это была связь – эмоциональная и, возможно, магическая, ведь именно его видела Джинни в своих снах – и её наличие делало именно Снейпа лучшим кандидатом для проведения ритуала.
Именно так профессор и старался думать о себе – как о человеке, волей судьбы оказавшемся втянутым в историю с проклятием мисс Уизли, не случайно появившемся в её снах, встретившемся ей на пути к Астрономической башне, — а значит, его участие в этой истории предопределено и имеет особый смысл. Отчасти это избавляло его от необходимости признаться себе в чувственной природе этой связи, списав все на прихоти фортуны.
Однако что‑то не давало ему покоя. Какая‑то мысль назойливо вертелась в сознании, вызывая стойкое ощущение, что он упустил какой‑то не слишком бросающийся в глаза, но очень важный момент. Пытаясь поймать эту мысль, Снейп медленно шел в свои подземелья из кабинета директора. Встающие перед его глазами картинки воспоминаний он видел гораздо боле четко, чем плиты пола под ногами.
…Улыбающееся лицо Джинни, наблюдающей, как хлопочет у печки миссис Нокс; прозвучавшее перед возвращением в Хогвартс «Спасибо за чудесный вечер, профессор»; тонкие девичьи пальцы, зарывшиеся в его волосы и ощущение переполнявшей его сердце нежности. А потом – хрупкая фигура в белой ночной сорочке у входа в Астрономическую башню, полный ужаса шепот: «Я хоркурс, да?», кровь на полу… Когда этот хоровод образов выстроился в более или менее логически обоснованное предположение, он уже успел спуститься к себе в комнаты, и это было очень кстати: сделанные профессором выводы заставили его сердце пропустить несколько ударов и он рухнул в кресло перед камином, невидящими глазами уставившись в огонь.
Снейп вдруг понял, что самые сильные всплески активности Волдеморта происходили именно тогда, когда между ним и Джинни возникало некое подобие… пусть не романтических отношений, но, несомненно, особой эмоциональной близости. Помимо этих двух случаев, имевших самые страшные последствия, память подкидывала еще несколько особенно приятных вечеров в компании мисс Уизли, за которыми следовали самые сильные приступы кошмаров, заставлявшие наблюдавших за Джинни эльфов спускаться к нему с просьбой успокоить мечущуюся во сне девушку. Вспомнилась ему и собственная роль в этих снах, собственное озлобленное и до предела ожесточенное лицо, с которым он сжимал Джинни в стальных объятиях, не пуская к зовущему за собой Тому. И то, как выражение этого лица смягчается, как на нем поступает сострадание, а руки разжимаются – и она наконец обретает возможность пойти на зов…
Так что это – простое совпадение? Или после мирных вечеров у камина подсознание Джинни отказывалось рисовать образ жестокого зельевара, насильно удерживающего ее на краю смертельно опасной, но такой манящей пропасти? А может быть, она просто расслаблялась, погружаясь в блаженно–спокойное состояние и становилась более уязвимой для сидящего в ней монстра?
