Ллойд Александер - Тарен странник
– Неужели в этом пастухе сразу два человека? – шептал сам себе Тарен. – Один, которым я только могу восхищаться, и другой, которого я способен ненавидеть?
Так прошло лето. Чтобы только заглушить боль своего разбитого сердца, Тарен работал за двоих, за троих, не зная усталости. А работы не убывало. Особо надо было следить за отарой. Краддок денно и нощно сторожил новорожденных ягнят, боясь, что они отобьются от матерей, разбредутся в поисках травы, заблудятся или попадут в лапы хищникам. По вечерам он, хромая, обегал пастбище, собирая отару. Гурджи попросил пастуха разрешить ему самому обихаживать отару. Теперь он радостно скакал вместе с ягнятами, ворчал, ворковал и суетился над овцами. Даже старый баран, славившийся дурным характером, рядом с Гурджи становился послушным и спокойным. Кажется, овцы были не менее довольны таким пастухом, чем сам Гурджи. Когда дни стали прохладнее, Краддок подарил Гурджи куртку, сшитую из неостриженной овечьей шкуры. И теперь, когда Гурджи возился со своими подопечными, Тарен с трудом мог отличить забавное лохматое существо от остального стада. Тарен частенько заставал Гурджи сидящим на пне в окружении ласкающихся к нему овец. Они следовали за ним повсюду и к ночи, когда Гурджи отправлялся спать, даже пытались вслед за ним протолкаться в хижину. Маршируя во главе отары, Гурджи выглядел по меньшей мере шагающим во главе войска военачальником.
– Посмотри! – кричал Гурджи Тарену. – Каждая овчушка – моя пастушья послушка! Добрый хозяин – Помощник Сторожа Свиньи? Тогда смелый, умный Гурджи — Помощник Сторожа Овец!
Но глаза Тарена нет-нет да устремлялись иногда против его воли за гребень холмов, туда, где в последний раз мелькнул плащ Ффлевддура. Взгляд его скользил по гряде облаков, бегущих над дальними вершинами, в надежде заметить черную точку – летящую к нему Карр. Он боялся, что ворона направилась к озеру Ллюнет и, не найдя их там, все еще поджидает или мечется в поисках путников в каких-нибудь других местах. И все же Тарен ожидал чего-то. Он был почему– то уверен, что бард вернется, и с каждым днем, приближающим осеннюю непогоду, он все напряженнее и нетерпеливее озирал дальние холмы и холодное, укрытое серыми облаками небо.
Глава пятнадцатая
ОТКРЫТАЯ КЛЕТКА
Все последние дни лета и осень они работали не покладая рук, чтобы успеть починить хижину, их единственное убежище от наступающих зимних холодов. Теперь, когда первый снег шатром навис над холмами, закружил сухой, белой метелью и запорошил морщины утесов, хижина была готова. Поднялись прочные стены, сложенные из крупных камней, заблестела новой соломой крыша, тщательно были затерты сырой глиной все щели. Внутри весело полыхал в заново сложенном очаге огонь. Дверь на новых смазанных петлях надежно охраняла от сквозняков и закрывалась плотно, без скрипа. Деревянные скамьи прочно стояли на дубовых ногах у приземистого широкого стола. Хотя Краддок не отдыхал ни минуты и трудился без устали, все же хижина была возведена в основном сильными и умелыми руками Тарена. Он наточил и почистил ржавые молотки и пилы, сделал кое-какие новые инструменты и приспособления. Подолгу стоял он во дворике, прикидывая, как лучше и надежнее навесить дверь, какую солому стилить на крышу, как приладить один камень к другому, чтобы стена была ровной и прочной. И теперь, усталый откинув со лба давно не стриженные пряди похожих на солому волос, он не без гордости следил за тоненьким дымком, поднимающимся над крышей.
Краддок подошел и стал рядом. Некоторое время они молчали, потом пастух промолвил:
– Все эти годы я старался сохранить то, что было моим. Теперь это не только мое, – его бородатое лицо осветилось улыбкой, – это наше!
Тарен кивнул, но ничего не ответил. Он молча ушел в дом.
С наступлением зимы работы становилось все меньше, и короткие дни казались нескончаемо длинными. По вечерам у огня, чтобы скоротать время, Краддок рассказывал о своей жизни, о юности. Когда пастух говорил о лишениях и неугасающих надеждах, Тарена охватывало искреннее восхищение человеком, так непохожим на него самого, упорным, терпеливым и ни на что не жалующимся.
Постепенно и Тарен разговорился. По просьбе Краддока он рассказал о Каер Даллбен, обо всем том, что с ним произошло за эти годы. Лицо Краддока светилось отцовской гордостью, когда он слушал историю приключений Тарена. Но частенько Тарен замолкал, вспоминая Эйлонви и те счастливые дни, что они провели вместе. Воспоминания эти волной захлестывали юношу и тут же, словно бы о камни, разбивались о реальную жизнь, которая окружала его теперь. Он резко отворачивался и подолгу смотрел на огонь. В такие моменты Краддок отходил и больше не просил рассказывать.
Общий тяжелый труд и жизнь в неласковых, суровых горах постепенно укрепляла узы привязанности всех троих друг к другу. Краддок обращался с Гурджи с непременной ласковой нежностью и уважением, и тот отвечал ему преданной услужливостью. Гурджи был счастлив своими пастушьими делами и обязанностями и подолгу пропадал в загонах среди овец. Мирная и тихая их жизнь, казалось, наладилась и текла уже совсем привычно.
Однако как-то Краддок, выждав, когда они с Тареном остались наедине, грустно сказал:
– С того дня, как ты живешь здесь, я зову тебя сыном. Ты же никогда не назвал меня отцом.
Тарен сжался. Первым его порывом было выкрикнуть в лицо пастуху всю свою горечь, выплеснуть весь гнев и отчаяние. Но теперь он не мог, не имел права ранить в самое сердце того, кого он, может быть, и винил как отца, но уважал и любил как человека.
Увидев смятение Тарена, Краддок коротко кивнул и отвел глаза.
– Возможно, – тихо сказал он, – возможно, когда-нибудь это и случится.
Снег украсил серые, когда-то безжизненные вершины холмов белым сверкающим покровом. Высокие скалы, которые казались Тарену частоколом, отгородившим его от всего остального мира, теперь превратились для него в надежную стену, охраняющую их долину от безжалостных холодных ветров. А штормовые ветры волками завывали за стенами прочно стоящей хижины, безуспешно пытаясь отыскать хоть щелочку в ее каменных стенах. Однажды на исходе дня, когда ветер особенно бушевал, Краддок и Гурджи отправились проверить загоны и посмотреть, все ли благополучно с отарой. Тарен навешивал тяжелую овечью шкуру на позванивающее от ветра узкое окно.
Только он принялся за дело, как дверь рывком распахнулась, будто сорванная с петель, и в хижину с пронзительным воплем ввалился Гурджи.
