Никос Зервас - Греческий огонь
Последние слова потонули в крике.
— Мальчик, сними! Ну что тебе стоит?!
Силы покидали кадета Царицына. Казалось, он рухнет сейчас на спину лицом в морозное новогоднее небо. Надолго. Но он уже поднялся с колен. Он уже стоял во весь рост. На него смотрели. На него надеялись. И старый Геронда тоже. Иван взмолился: «Господи, дай мне силы не опозориться, выстоять». Он понимал: сейчас, в эту самую минуту, вершится главное дело всей его, Ваниной, жизни.
— Здесь дети! Здесь президент страны! Рябиновский подступил сбоку, заглянул в глаза, сказал тихо, чтобы не уловили микрофоны:
— Отрекись от креста. Ты же видишь, у тебя нет другого выхода.
Несчастный колдун! Стёклышки очков блестят, вокруг шеи несколько раз замотан тёплый шарф. Бережёт себя, скотина. Для своего великого колдовского будущего бережёт. Как хочется врезать. Прямо сейчас. Скорее всего, перед смертью.
Но Ваня сдержался. Не вмазал по холёной роже. Он крикнул громко, даже будто весело в кремлёвские микрофоны:
— Сначала ты отрекись от вашего рогатого Принципала! И от всей его дьявольской гордыни и службы! Ну давай, я жду… Не хочется тебе? Ну так и я не отрекусь от креста. Не волнуйся, у меня нервы крепкие. Выдержу…
— Ну что ж, прощайся с жизнью, кадетская образина, — зашипел Лео Рябиновский, сторонясь микрофонов. — Давно я ждал этой минуты. У меня в кармане лежит кинжал, дорогой, инкрустированный. Мне подарил его сам президент. Наши люди с удовольствием вгонят его тебе в глотку. Чтобы ты заткнулся навсегда и не путал нам наши карты. Он подленько захихикал: «Скажи прикольно? Подарок президента России будет торчать в глотке юного патриота России».
Опять завизжали в микрофон, кто-то из партера грозил Ивану кулаком. А снизу, из-под самой сцены, раздался спокойный голос:
— Не снимай креста, парень. Отречением от Бога не купишь ни мира, ни счастья.
Это был один из альфовцев. И добавил, с презрением поглядывая на моджахедов:
— Если снимешь крестик, будет совсем худо. Люди совсем потеряют надежду. Не снимай. Поверь моему слову, я этих зверей хорошо знаю: никогда он себя не взорвёт. Слишком шкура дорога. У них только мальчишки себя подрывают, да молодые вдовы. А этому красавцу ещё жить хочется. Бабы, бараны, джипы, вилла в Турции. Не взорвёт…
Толпа возмущённо гудела. Слышался женский плач.
— Спецназу сидеть на местах! — зарычал Шарпи Мовлудиев. — Молча сидеть, без базара! Гоблинов вообще никто не спрашивал. А насчёт того, что я бомбу взорвать не могу, я докажу…
Ни живы, ни мертвы сидели на трибуне Ася Рыкова и Надя Еропкина.
Свободное место рядом… «Слава Богу, Петя не пришёл, слава Богу…» — думала Ася. А Надинька, та, наоборот, сожалела: «Сидел бы рядом Петруша, не так бы страшно было. Тогда, в школе, он её всё время подбадривал, даже шутил. С ним не так было страшно. Правда, где-то недалеко сидят Ванины друзья, кадеты. Чуть дальше — Касси и Ставрик. Но всё равно — очень страшно».
Предводитель террористов внезапно вскинул руку и заговорил решительно, громко, перекрывая возбуждённый гомон толпы:
— Все видели, что этот парень отказался выполнить моё единственное условие! А почему? Да потому что это — кадет! Я сам знаю, что это за люди… Но почему молчит президент? Пусть он как глава государства прикажет этому гадёнышу.
Президент поднялся.
— Я не могу приказать мальчику. Он должен решить сам, как ему поступить. Но я прошу ещё раз учесть: здесь много детей. Они ни в чём не виноваты. Ради детей призываю вас к благоразумию.
Главный террорист выслушал молча. Потом повернулся к президентской трибуне.
— Господин президент! Мы представляем свободный народ, поэтому я предлагаю вам свободный выбор. Этот православный фашист не снял креста, и поэтому я должен взорвать бомбу.
— Нет, нет, — вскричала толпа, — почему мы должны умирать из-за какого-то кадета!
— Это его собственный выбор! — визжал холёный господин в больших лекторских очках. — Если мальчишка хочет выбрать смерть — пожалуйста. Только пусть не решает за нас. Этот Иван — настоящий преступник! Ему наплевать на всех, понимаете… Ради какой-то железки, которая висит у него шее, он готов пожертвовать нашими жизнями! Он сумасшедший…
— Вы сами предлагаете решение, — строго сказал главарь моджахедов. — Мальчишка должен снять крест, либо он умрёт.
— Как можно, как можно, — суетился Ханукаин, судорожно дёргая себя за узел белого галстука, где был спрятан маленький микрофон. — По нашему сценарию мы были должны заставить его стать на колени. Мы же так договорились! Зачем же казнить, гроссмайстер? Мы же не в средневековой Москве…
— Именно казнить, милейший Изяслав, — тихо, но отчётливо расхохотался на том конце радиоволны господин Фост. — Да если хотите знать, ради этой публичной, народом одобренной жертвы всё и было задумано. Мы не хотели вас шокировать, но ведь… знаете, Принципал давно ждал эту жертву. Русский подросток на Красной площади, да под аплодисменты самих русских… взрыв защитного купола изнутри! Принципал будет доволен.
— Нет, я не понимаю, как это возможно. Мы не в пятнадцатом веке, гроссмайстер…
— Не волнуйся, Изя. Ты же видишь, публика сама желает смерти строптивого мальчишки. Русский дурак давно всем надоел.
И тут из темноты в золотой луч прожектора стремительно влетела… Снегурочка. Она стала рядом с Ваней, в блёстках и жемчугах, перепуганная, бледная и решительная.
— Бред какой-то! Вы что все с ума посходили? Как можно его казнить?! Вы что, серьёзно? Папа! — она крикнула изо всех сил в темноту, к трибунам. — Папа, спаси его!!!
— Никакой «папа» ему сейчас не поможет. Он может помочь себе только сам. Пусть снимет крест и всё. Нет базара, расходимся…
Президент поднялся вновь. Держится уверенно, голос твёрдый:
— Господин кадет сам должен решить. Президент ему не указ.
Глава 5. Господин подполковник снова вмешивается
Вот и Христос сказал: «Сколько стоит одна душа, не стоит весь мир». Каково, стало быть, достоинство души! Поэтому спасение души — великое дело.
Старец Паисий СвятогорецК капитану Васильеву, дежурному отделения милиции, доставили задержанных — несовершеннолетнего Тихогромова и неизвестного усатого без документов. У капитана Васильева хорошая память на лица.
— Парень, послушай… а не ты ли в школе на Таганке был заложником? — он буравит задержанных маленькими цепкими глазками.
— Мы стояли в оцеплении, когда тебя вытаскивали из школы… А вы… Простите, вы не тот ли самый офицер, который… ну… который всех «духов» порешил на крыше?
