Сергей Смирнов - Цареградский оборотень. Книга первая
Старшие рода конечно же знали обо всех вылазках молодших. Отец знал и о тайной тропе, и о раздвоенных деревьях. Когда-то они принадлежали ему самому. Следы и тропы передавались молодшими по наследству со своими особыми преданиями.
И тот, кому первому померещился грозный ворон среди ветвей дуба, тот и оставил его там, наверху, тенью своего нечаянного страха, страха, сразу вросшего корнем-пуповиною в память всего рода. Остальные же, шедшие следом в иные лета, ублажали ворона данью и лишь укрепляли его силу, силу пернатого морока, своими заговорами и своими собственными страхами, без которых лес оставался бы совсем пустым, постыдно опасным для человека разве только своими безгласными хищниками да злыми инородцами. И ветер, которым баловал леший, поднимался всего лишь следом пугливого дыхания молодших, пробиравшихся по тропе к Дружинному Дому… И вовсе не водилось никакого великого ужа в зарослях крапивы, перед порогом бани. Любой инородец прошел бы через крапиву, не споткнувшись ни о какую опасную тварь. Но только нельзя было ходить в том месте инородцам, и не появлялись они там никогда. Не бывало их там и не будет до черной поры, когда иссякнет кровь рода и иссхонет его ветвь на Великом Древе племен.
Сила рода оставляла свой след, никому из иных родов не ведомый, тянула за собой по земле свою отсыхавшую веками пуповину.
Додумав непростое, княжич собрал силы, оттолкнулся от дубовой стены, поднялся в полный рост и, глубоко вздохнув, перемахнул через тын.
Вместе с коротким хрустом у него под ногами хрустнули ветки и поодаль, среди кустов.
Княжич отскочил в сторону, выхватив нож.
Там, где только что хрустнуло, уж и след простыл того человека, кто оставил висеть на ветвях свою седельную сумку, давно знакомую княжичу.
Стимар живо присел и вгляделся в глубину леса на высоте колен. Коломир учил его, что именно так легче всего поймать взглядом крадущегося в чаще человека.
Но слободские были хитрыми охотниками, хитрее северцев.
— Брога! — крикнул вдогонку Стимар, уже не надеясь на удачную «охоту».
С ясеня вспорхнула стайка мелких птах и унеслась прочь лесным ветерком. Тот ветерок и унес с собой искусного слободского охотника.
— Благодарю тебя, молодший! — крикнул княжич, обращаясь ко всему притихшему лесу, и, сняв с куста сумку, сдернул узелок с ее горловины.
Тем, что таила в себе та сумка, можно было прокормиться по меньшей мере седьмицу.
— Вот так инородец! — прошептал Стимар, опасаясь, как бы Брога не услышал негодное слово.
Княжич еще раз повторил шепотом это слово, почувствовал его горький вкус и подумал, что ему, последышу Турову, отныне вне крови роднее тот, кто не видел и никогда не увидит в нем волкодлака.
В сумке княжич нашел еще большую снизку наконечников для стрел с насечками охотничьих заговоров, по которым сразу признал Слободу. А на самом дне он обнаружил очень ценную вещь — кожаную перчатку с шипастыми железными кольцами для защиты пальцев и с поперечными штырями, вставленными между слоями кожи и со стороны ладони, и с тыльной стороны кисти. Такую перчатку надевали для встречи с бирюком, волком-бродником — таким волком, что держится вблизи жилья и не боится смотреть на огонь.
Когда Дружинный Лес остался за спиной княжича, вдоль его пути на полночь, по правую руку легла глубокая борозда межи. За ней расстилался широкий ковер стерни, сжатое поле Всеборова рода.
Со Всеборами частенько дрались то там, то здесь — вдоль межи, от чащи до дубового перелеска, заслонявшего погост. Сначала сходились с двух сторон, лоб в лоб, грудь в грудь и начинали косить, переваливать межу. Хвалились друг перед другом дедами. Малые Всеборовы вспоминали предка Хлуда — тот, когда был малым, мог одним словом отодвинуть межу на три шага, вторым словом — еще на локоть, а, натужась третьим, — еще на полстопы. Малые Туровы гордились своим пращуром Тавром — тот, когда был молодшим, мог приникнуть к самой земле и, наговорив в межу нужные слова, сразу разбегавшиеся по ней в обе стороны, как муравьи или косолапые медведки, приподнимал ее рукой до пояса. Тавру ничего не стоило и оттянуть межу на несколько шагов и даже проползти под ней, словно под простой веревкой, натянутой между задними ногами жеребца.
Потом малые отступали от межи на полный шаг самого младшего в своем роду и, сплотившись, будто два войска перед битвой или пальцы на двух рукоятях пилы, принимались шептать с двух сторон на одну межу свои заговоры — но так, чтобы инородцы по иную сторону могли расслышать только шелест губ и свист ноздрей. Распря завязывалась тут же, не успевали дойти до последних слов. Кто-то, глядя во все глаза, не выдерживал и начинал кричать, что межа уж давно выгнулась на полшага на чужих и, раз земли прибавилось, то и победа за своими. Начинали мерить — то от дальнего куста, то от кочки, то от торчащего из стерни василька. Шаги получались у всех разные — и у чужих, и у своих — поэтому без драки ничего окончательно не мерилось и не решалось.
Однажды, когда перепалка пустыми словами уже иссякала, а кулаки уже сильно чесались, последыш Туров ошеломил разом всех — и чужих, и своих. Он вдруг выпалил то, что невзначай пришло ему на ум:
— У нас, Туровых, дед мог межу зубами перекусить и на животе ее тремя узлами завязать!
Всеборы остолбенели. Уврат прыснул. Даже Коломир разинул рот и захлопал глазами.
— Как завязать? — растерянно спросил он, выдавая чужакам свое негожее беспамятство.
— А вот так. — И последыш показал, как можно завязать на животе мудреный узел, по всему видать ромейский.
Всеборы переглянулись. Их старший что-то пробормотал себе под нос, и они потянулись друг за другом восвояси.
Туровы долго смотрели им вслед.
Потом Коломир надвинулся на последыша и стал сердито выспрашивать:
— Кто тебе сказывал? Тятя? Дядька Вит?
— А никто, — признался последыш.
— Как так «никто»? А откуда ведал? — еще больше удивился старший брат.
— А ниоткуда. Сам вымыслил, — гордо сказал последыш. — Вот и побили мы Всеборов. Межу их перевалили. Вон они уже где… Ослабели. В иной раз и завяжем их межу, как захотим.
Братья смотрели на него во все глаза. А Коломир даже побледнел, не зная, что сказать.
— Так в иной раз и молчи. Не твое дело, — только и проговорил он упавшим голосом, догадавшись, что силы последышева вранья чересчур намного хватило.
Последыш обиделся, но не озлобился, видя, что даже старшего брата сумел невзначай ошеломить.
Вечером отец, князь-воевода, порадовался, что между малыми обошлось без драки — со Всеборами издревле был Большой Мир — и что свои ринули чужеродных одним крепким словом.
