Ли Танит - Серебряный любовник
Я смутно припомнила, что однажды в детстве запела, сидя в шевроле, когда мы ехали куда-то с матерью. Через некоторое время она сказала: "Дорогая, я так рада, что тебе нравится эта песня. Но, пожалуйста, постарайся брать верные ноты." Иногда я подбирала по слуху простенькие мелодии на пианино, но только тогда она не могла этого слышать. Сама мать играла блестяще. А мне, я знала, медведь на ухо наступил. Нет, когда я подпевала ему, я была так расслаблена, что получалось неплохо, голос приобретал какой-то необычный тембр. Но перед публикой я испугаюсь. И буду петь отвратительно. Они, скорее, не денег нам дадут, а забросают камнями или вызовут полицию.
Мы дошли до пассажа, освещенного с обеих сторон. Крытый проход образовал арку между двумя магазинами.
Люди сворачивали туда, чтобы уйти из-под холодного, сочащегося дождем неба. По той же причине они шли через пассаж в обоих направлениях. Даже мне было понятно, что лучше места не найти.
Сильвер решительно шагнул под арку, как будто и он бывал здесь каждый день.
Когда он взял наизготовку гитару, перекинув через плечо шнурок, я нервно прошептала:
– Что мне делать?
Он устремил на меня изумительный взгляд.
– Ты хочешь сказать, что не собираешься петь?
– Сильвер!
– Не можешь. Ну, хорошо. Становись рядом со мной и молча привлекай гетеросексуальную часть мужского населения. Коробку из-под печенья, кстати, поставь на землю. Не бойся,
Я положила коробку и представила себя бесцельно стоящей здесь, - это было еще хуже, чем если бы я пела. Наверное, он хотел этим заниматься в одиночку. Чтобы зарабатывать деньги и содержать меня, ведь он мой ручной тюлень, мой раб, моя машина для очистки яиц. Но я не могла это ему позволить.
Первый аккорд заставил меня вздрогнуть. Но он насторожил и нескольких человек, проходящих по пассажу. Не всех, конечно. В рабочих пригородах и без нас полно уличных артистов.
Потом он начал петь. Я уже слышала раньше эту песню, про бегущий куда-то старый паровоз, пыхтящий и пускающий горячий пар из трубы. Мелодия неслась, грохоча, вместе с паровозом. Она как раз подходила для того, чтобы разогнать серость этого дня. (Я поймала себя на том, что уже не стесняюсь, так нравилась мне эта песня).
Я прислонилась к стене и полузакрыла глаза. Люди могли подумать, что я просто остановилась, привлеченная песней. Я просто стояла и улыбалась. Потом увидела, что и другие останавливаются. Четыре человека столпились у входа в арку. Кто-то вошел с серого конца и тоже задержался. Когда в коробку упала первая монета, я вздрогнула и воровато вгляделась в нее, стараясь не подавать виду. Она не была крупной, но все же начало было положено.
Странно, как быстро я привыкла ко всему этому. Будто уже занималась этим раньше. Наверное, потому, что часто наблюдала за уличными актерами. Я вспомнила, с каким достоинством они держатся перед теми, кто просто проходит мимо или сначала слушает, а потом уходит, ничего не дав. И с точно таким же достоинством принимают то, что подают. Однажды Кловис бросил целую пачку банкнот парню, который потрясающе жонглировал кольцами, ножами и горящими, пропитанными нефтью факелами, которые он всякий раз ухитрялся ловить за ручку, - толпа глазела на него, открыв рот. А парень, которого, Кловис нашел очень привлекательным, крикнул из-за мелькающих лезвий и огней с явным акцентом: "Merci, beau monsieur" [Спасибо, дорогой господин (фр.)].
Сильвер играл, конечно, умопомрачительно и без устали, все играл и играл. Вдруг, когда толпа выросла человек до пятидесяти, брошенная в коробку монета ударилась и выскочила обратно: там не осталось места для нее. Я не знала, как следует поступать уличным артистам. Я не могла запросто на виду у всех высыпать коробку в сумочку, но, однако, от этого зависело, сколько удастся еще собрать. Думая об этом, я не слышала, когда Сильвер кончил петь - в себя меня привел только взрыв аплодисментов.
Сильвер поклонился публике, успокоив мое сердцебиение поистине средневековой красотой жестов. Под зонтиком его невозмутимости я чувствовала себя спокойно. Кто бы тут меня заметил? Ни один человек в толпе не сделал попытки уйти. Напротив, к ней присоединились еще две женщины. Впрочем, далеко не у всех были деньги, они просто хотели развлечься задаром.
Но для артиста не совсем обычное дело собрать такую большую неподвижную толпу. Место подобрано с умом. Даже двери окружающих магазинов не были заблокированы, не придерешься.
Толпа ждала от Сильвера, что он покажет дальше.
Он взял несколько нот на гитаре, будто пробуя, а потом сказал:
– А теперь, леди и джентльмены, исполнение по заявкам. Закажите песню, и я спою. Каждая песня стоит четверть и оплачивается заранее.
Кто-то оскорбительно хихикнул. Я напряглась. Не знаю, стоило ли это делать. Какой-то бродяга крикнул:
– А если кто заплатит четверть, а ему не понравится, как ты ее поешь, что тогда?
Сильвер остановил на нем свой взгляд - лисий, спокойный и игриво-дразнящий.
– Деньги, - сказал он учтиво и язвительно, - всегда можно вернуть. Как и ту пуговицу от пальто, которую ты любезно подкинул нам десять минут назад.
Бродяга разинул рот, а толпа разразилась громким хохотом. Кто-то толкнул его, завопил: "Плати давай, ублюдок". Но Сильвер вмешался:
– Пуговица идет как плата. Она ведь тоже может пригодиться. Не надо только фруктовых косточек и сухого собачьего помета. Благодарю вас. Первый заказ.
Люди заволновались, стали переговариваться, потом одна женщина выкрикнула название какой-то глупой любовной песенки из спектакля, удостоенного недавно похвалы критики. Сильвер кивнул, подстроил гитару и сыграл полтакта. Та дерзко швырнула ему монету, Сильвер поймал ее и аккуратно положил на землю, куда падала главным образом медь. Потом он запел песню, которая зазвучала у него печально и выразительно.
Когда он кончил, наступила долгая пауза, и кто-то спросил женщину, не хочет ли она получить деньги обратно, тогда она пробралась сквозь толпу, вложила в руку Сильвера банкноту и быстрыми шагами ушла из пассажа. Ее лицо было розовым, а глаза мокрыми. Очевидно, эта песня что-то особенное для нее значила. Ее взволнованность тронула меня, но я быстро отвлеклась, потому что заказы посыпались один за другим.
Некоторые клали монеты в мою руку, они уже поняли, что мы вместе. Но я еще не совсем освоилась. Ноги в ботинках превратились в две ледышки, спина болела от долгого стояния. Я не знала, сколько мы здесь еще пробудем. У меня кружилась голова, как будто сознание отделялось от тела.
Он спел, должно быть, песен двадцать. Время от времени несколько человек отделилось от толпы, но их заменяли новые. Наконец, кто-то решил подловить его, заказав песню, которой, думаю, вообще не существовало.