Андрэ Нортон - Колдовской мир: Трое против колдовского мира. Волшебник колдовского мира. Волшебница колдовского мира
Он наклонил голову, и я взялся за уздечку, не исключая возможности, что и этот конь — приманка в какой-то новой ловушке. Однако в поведении животного ничего подозрительного не было.
Я повёл его под уздцы — на юг. Казалось, конь был рад подчиниться мне, во всяком случае он явно избавился от страха и успокоился, я же старался увести его подальше от того места, где он нашёл меня, будто кем-то направленный.
Наконец я остановил его, снял седло и сбрую, спутал ему ноги и отпустил до утра пастись. Сам же устроился подремать под защитой кустов, подложив под голову седло. Меня мучила загадка: откуда появился конь и, притом, — так кстати.
Несколько раз мелькнула мысль о крылатом посланце Дагоны, и я начал подумывать, нет ли связи между ним и появлением коня, но, коснувшись памяти животного, не обнаружил в ней и намека на зелёную птицу.
Пришедший ко мне конь был явно не торской породы. Кому же он мог принадлежать? Я сел и, вытащив седло из-под кустов, в свете луны разглядел, что его лука украшена серебряным гребешком весьма замысловатого вида. Я стал припоминать седельные украшения, которые мне доводилось видеть. Гребешки на сёдлах салкаров были бесхитростны — головы животных, птиц или мифологических тварей. Фальконеры, люди без роду и племени, ограничивались в украшении сёдел фигуркой сокола с незамысловатым символом, указывающим на принадлежность воина к тому или иному отряду. Затейливая серебряная вязь на луке лежавшего передо мной седла могла быть только эмблемой какого-то рода, принадлежащего древней расе, и, поскольку в Эсткарпе геральдика вышла из моды, такое украшение свидетельствовало, пожалуй, о том, что хозяином коня является как раз один из тех людей, кто мне нужен, — беженец из Карстена.
Проверить правильность моей догадки было очень просто. Для этого всего-то и требовалось — поутру оседлать коня, внушить ему желание вернуться туда, откуда он пришёл, и довериться ему. Конечно, я не собирался явиться в незнакомый лагерь на сбежавшем оттуда коне. На подъезде к лагерю разумней бы было отпустить коня, чтобы хозяин решил, будто тот погулял-погулял, да и вернулся. Тогда бы у меня появилась возможность выйти на контакт с людьми, лишь когда я этого захочу.
«Вроде бы всё просто, — думал я. — Но что скажу я людям, появись в лагере? Кого увидят они во мне? Скорее всего, наглого чужака, склоняющего их к безрассудному походу в какую-то неведомую страну. В самом деле, с какой стати они должны верить мне на слово?»
Если бы я мог сначала связаться с людьми, которых я знал, — с Дермонтом, например, или с другими боевыми товарищами — они бы прислушались к моим словам, несмотря на то, что я объявлен вне закона. Но как их разыскать? Мне, наверное, следует сочинить какую-нибудь историю для людей из того лагеря, откуда ушёл конь, и потихоньку выведать у них, где мне искать своих соратников…
Мне не доводилось ни командовать большим отрядом, ни принимать решений, от которых зависела бы не только моя собственная жизнь. Смогу ли я склонить людей старше меня и более опытных к тому, чтобы они доверились мне?
Сомнения роились у меня в голове, не позволяя уснуть.
Наконец я погрузился в сон. Я решил поехать туда, откуда пришёл конь, там отпустить его на волю, пока нас не заметили, а затем подкрасться к лагерю и попытаться разведать, что за люди расположились в нём.
Рано утром, оседлав коня, я пустил его рысью, и он направился на юг. Я не мешал ему, лишь изредка дёргая узду, направляя поближе к деревьям и кустам, дабы избежать открытых мест. И по-прежнему я всматривался в небо, не оставляя надежды увидеть зелёную птицу.
Мы покинули Эсткарп на исходе лета, и, хотя я провёл в Эскоре не так уж много дней, у меня создалось впечатление, что за это короткое время здесь воцарилась осень. Дул холодный, чуть ли не зимний ветер, и всё вокруг выглядело каким-то побуревшим. Ближе к полудню я различил на горизонте подёрнутые лиловой дымкой горы. Однако, как я не всматривался, я не мог отыскать ни одного знакомого мне контура, а ведь я знал эти места столько лет! Должно быть, катастрофа, вызванная общими усилиями Владычиц, изменила их до неузнаваемости. И почему-то у меня не появилось ни малейшего желания знакомиться с тем, во что превратились эти места.
А конь продолжал бежать на юг, и вскоре мы достигли предгорья. Здесь нам то и дело преграждали путь провалы с торчащими из них корневищами упавших туда деревьев, нагромождения каменных глыб, вызванных горными обвалами, и пепелища от буйствовавших пожаров. Мне пришлось спешиться, ибо преодолевая все эти завалы из камней и деревьев, конь легко мог сломать ногу. В одной из ложбин я подхватил пригоршню пепла и посыпал им голову, вспомнив поверье, будто пепел от сгоревшего леса оберегает от дурных сил.
Конь взметнул головой. Мысленно коснувшись его разума, я понял в чём дело: мы приближались к его родным местам. Бросив уздечку, я похлопал его по крупу и послал найти хозяина, а сам, скрываясь за корневищами деревьев, поспешил на гребень ближайшего склона.
Глава 16
Распластавшись на вершине откоса, я поглядел вниз. То, что я увидел, нельзя было назвать биваком. Посреди поляны стоял дом, окружённый частоколом, — но ещё не со всех сторон. На земле лежали брёвна, приготовленные для его достройки.
На краю поляны был устроен загон, в котором находилось десятка два лошадей. Перед ним стоял отпущенный мною бродячий конь, приветствуемый ржанием своих сородичей. Один из работников, занимавшихся сооружением частокола, сорвался с места и бросился к вернувшемуся коню-бродяжке, выкрикивая что-то на бегу.
На пороге недостроенного дома возникло шафрановое пятно женского платья и ещё несколько цветных пятен. Люди побросали плотницкие инструменты и поспешили к загону. Судя по их чёрным волосам, почти все они принадлежали древней расе, исключая тех, у кого волосы были посветлее, что говорило о примеси салкарской крови. На всех были кожаные куртки, какие носят под кольчугой. Чем бы ни было это место, его обитатели без сомнения, имели отношение к пограничной службе.
Поскольку я сам был защитником границы, я знал, что какой бы мирной ни казалась открывшаяся мне картина, где-то поблизости дежурит охрана, и если меня обнаружат, то мне не поздоровится.
На стене дома выделялся узор, подобный тому, который я разглядывал ночью при свете луны на луке седла. Я не придал этому особого значения. Из всего увиденного я заключил, что эти люди обосновались здесь надолго и не боятся угрозы со стороны Карстена. Вот только зачем эта возня с частоколом, если ещё не достроен дом? Вероятно, они настолько привыкли к угрозе нападения, что не представляют себе жилья без защиты стены.
