Сергей Лукьяненко - Дневной дозор
Жаль, что уверенность не была полной.
Большую часть дня я проспал. Может быть, это была реакция организма — дань за неожиданно приходящие ответы и умения. Как-то же я умудрился отшить таможенника? Потянулся к нему, ощутил мутно-малиновую ауру с прозеленью в форме значков $… И сумел откорректировать его желания. По-моему, люди так не могут. Но кто же я, если не человек?
Ах да. Я — Иной. Я сказал об этом оборотню из парка. Кстати, то, что в парке на меня напал именно оборотень, я тоже осознал только что. И вспомнил его ауру, это желто-багровое пламя Охоты и Голода.
Кажется, я постепенно выбираюсь из черноты. Из провала. Оборотень — первая ступенька. Таможенник — вторая. Интересно, длинна ли лестница? И что мне откроется там, на вершине?
Пока вопросов было заметно больше, чем ответов.
Окончательно проснулся я уже за Тулой. Купе по-прежнему было пустым, но теперь я понял, что сам этого хотел. И еще понял, что мои желания в этом мире обычно сбываются.
Перрон Курского вокзала медленно проплывал мимо окна. Я, уже одетый и упакованный, стоял в купе и ждал, пока поезд не остановится. Неразборчивый голос дикторши объявлял прибытие шестьдесят шестого на какой-то там путь.
Я в Москве. Но пока еще не понимаю, что делать.
Проход, как обычно, успели загромоздить наиболее нетерпеливые пассажиры. Ну а я подожду, мне спешить некуда. Все равно ведь ждать, пока оживающая память чего-нибудь не подскажет, не подтолкнет, как погонщик ленивого мула.
Поезд в последний раз дернулся и встал. Металлически звякнуло в тамбуре, вереница моментально оживившихся людей дрогнула, мало-помалу выплескиваясь из вагона. Как всегда — озабоченные возгласы, приветствия, попытки протиснуться назад в купе за вещами, которые не удалось вынести за один раз…
Но вагонная суета быстро проходит. Те, кто ехал, уже вышли, уже получили причитающуюся порцию поцелуев и объятий от встречавших. Или не получили, если встречать было некому. Кое-кто, вытягивая шею, озирался на перроне и тут же ежился на пронизывающем московском ветру. В вагоне остались только те, кто пришел забирать неизменные передачи.
Я подхватил сумку и пошел к выходу, по-прежнему не понимая, что буду делать в ближайшее время.
Наверное, размышлял я, надо поменять деньги. У меня же ни копейки — российской. Только наши, «незалежные». Но они тут, увы, не в ходу. Перед самой Москвой я предусмотрительно распотрошил одну пачку из пакета и часть банкнот рассовал по карманам.
Я всегда ненавидел бумажники…
Впрочем, что это я? Всегда… Мое «всегда» началось прошлой ночью.
Машинально съежившись в объятиях зимы, я зашагал по перрону к спуску в тоннель. Не может же быть, чтобы на вокзале не было обменника?
Копаясь в неверной памяти, я сумел установить две вещи: во-первых, я не помню, когда последний раз бывал в Москве, но, во-вторых, я в общих чертах представляю себе, как выглядит вокзал изнутри, где искать пункты обмена валюты и как попасть в метро.
Тоннель, подвальный зал ожидания, короткий эскалатор, билетный зал. Моя промежуточная цель — вон там, на втором этаже, у еще одного эскалатора.
Но этот обменник оказался давно и надежно закрытым. Ни света, ни щелки, ни обязательной таблички с текущим курсом.
Ладно. Тогда к выходу и налево, к пологому спуску-пандусу на станцию «Чкаловская»… Только мне все равно не туда, а рядом.
Беленький торговый павильон, лесенка на второй этаж, залитые светом пустые торговые зальчики, поворот… Охранник поднял на меня быстрый взгляд и сразу расслабился, распознав приезжего.
— Входите, свободно, — великодушно позволил он.
Вместе с сумкой я вошел в крошечную комнатушку, вся обстановка которой состояла из урны в углу и, разумеется, крошечного окошка с выдвижным ящичком, который мне всегда напоминал вечно голодную пасть.
«Эй, — напомнил я себе. — Не забывай о юности своего „всегда“…»
Но все равно — если я мыслю как человек, реально проживший лет тридцать пять, значит, этому есть причина?
Ладно, потом.
Пасть проглотила сразу пять сотенных бумажек и мой паспорт. Кто кроется там, за глухой перегородкой, я не видел, да и не очень стремился рассмотреть. Заметил только пальцы с накрашенными перламутром ноготками. Значит женщина. Неохотно выдвинувшаяся пасть отрыгнула приличную стопку сторублевок и несколько бумажек помельче. И даже пару монеток. Деньги я, не считая, сунул в нагрудный карман, под свитер, только те самые несколько бумажек помельче — в карман брюк. Вместе с монетами. Паспорт — в другой нагрудник. Зеленоватый прямоугольник квитанции — в урну.
Все, теперь я человек. Даже в этом безумном городе, едва ли не самом дорогом на планете. Хотя… хотя нет. Пожалуй, уже с год, как это сомнительное первенство Москва утратила.
Зима вновь встретила меня льдистым дыханием. Ветер нес редкую мелкую крошку, похожую на манную крупу, эдакий град-недоросль.
Метро — слева. Но мне не сюда. Мне к другому выходу.
Я снова продефилировал перед зданием вокзала и спустился туда, куда мне нужно, — на кольцевую.
Кажется, я начинал понимать, куда мне нужно. Что ж, порадуемся прогрессу, если не получается радоваться неопределенности. И понадеемся, что в Москву меня привели исключительно добрые дела. Потому что служить Злу — я не чувствовал в себе силы.
Только коренные москвичи разъезжаются с вокзалов на такси. Если позволяют финансы, конечно. Любой провинциал, даже если у него денег не меньше моего, поедет на метро. Есть что-то гипнотическое в этой системе тоннелей и лабиринте переходов. В гуле проносящихся поездов, в то замирающем, то вновь оживающем потоке воздуха. В вечном движении. Здесь бурлит под сводами залов нерастраченная дармовая энергия: бери — не хочу.
И еще — здесь есть защита. Кажется, это как-то связано с толщей земли над головой… и с тем, что в этой земле погребли минувшие годы. Даже не годы — века.
Я шагнул в разъехавшиеся двери поезда. Противно и назойливо гудело из динамиков, а потом хорошо поставленный мужской голос произнес: «Осторожно, двери закрываются. Следующая станция — „Комсомольская“».
Я еду по кольцу. Против часовой. Причем на «Комсомольской» я точно не выйду. А вот после нее… После нее — пожалуй, выйду. И это будет «Проспект Мира». И, кстати, стоило пройти по перрону дальше, к голове поезда. Тогда ближе на переход.
Значит, мне на рыжую ветку. Причем скорее всего на север, потому что иначе я поехал бы по кольцу в противоположную сторону, до «Октябрьской».
Вагон трясся на ходу, от нечего делать я разглядывал обильную рекламу. Длинноволосый мужик, стоя на цыпочках, но при этом присев, почему-то рекламировал женские колготки, и чья-то вооруженная фломастером рука не преминула дорисовать горе-волосатику внушительных размеров фаллос. Соседняя нашлепка предлагала погоняться по городу за разноцветным джипом, но смысла этой погони я как-то не уловил. Приз, наверное. Чудодейственные таблетки от большей части недугов — и все в одном флаконе, конторы по торговле недвижимостью, самый-самый из самых йогурт, подлинный «Боржоми» с бараном на бутылке… Вот и «Комсомольская».
