Гроза над крышами - Бушков Александр Александрович
— Что там видишь?
— Крышу, — сказал Недоросль, нетерпеливо притопывая. — Еще ворона на трубе сидит...
— А еще? — спросил Тарик.
Ворона сидела аккурат под цветком.
— Дай все! — ответил Недоросль. — Чему там еще быть?
Тарик его отпустил и ушел. О цветке он не рассказал никому из своей ватажки: в третий раз они шли мимо «муравейника» в полном сборе, все пятеро, да еще с двумя Приписными, и Тарик убедился, что цветок видит он один, и Данка-Пантерка спросила недоуменно, что это он так засмотрелся на самую обыкновенную, даже без флюгеров и затейливых колпаков дымовых труб, крышу...
И вот теперь — четвертый, на родной улице. И разговор с рыбарем, крайне примечательный, многое прояснил. Зоркие, они не Видящие — но о тех и о других есть исключительно сказки, а в жизни они не встречаются, в жизни о таком не слышал. Но сейчас... Получается, он — сказочный Видящий? Поверить невозможно. Такого не бывает! Даже Чампи-Стекляшка, первый книгочей с улицы Серебряного Волка, к которому все прислушиваются, когда речь зайдет о чем-то книжном, как-то говорил: господа ученые книжники (его обычный оборот, произносившийся со значительным лицом) единодушно полагают, что иные умения — как черные, так и белые — с бегом времени пропали без следа, потому что понемногу исчезли люди, ими владевшие, а почему стало именно так — неизвестно. И те чародейные стеклушки, про которые сегодня говорил рыбарь, давно уже людям не попадались...
А в деревнях, если рыбарь не прихвастнул, сии и посейчас есть, и Видящие, именуемые там Зоркими, преспокойно обитают наяву. Что бы там ни было, сомнению не подлежит одно: рыбарь тоже видел черный цветок баралейника где-то над городскими крышами...
У Тарика звучали в ушах слова рыбаря: «Так оно завсегда бывает — передается не от отца к сыну, а от деда к внуку, и непременно от деда по матери». Если и в городе с этим обстоит так, как в деревне, Тарику это передалось от отца мамани...
Отца папани, дедушку Загута, он никогда не видел — тот погиб в море, когда отец был еще Школяром, а через три года умерла так и не ставшая бабушкой Тарика его жена. Как сказала однажды, вздыхая, маманя, — от черной тоски...
Вот отца мамани, дедушку Тиверела, он знал гораздо лучше. До пяти лет жил в его доме на Раздольной — а потом папаня, прочно встав на ноги и малость забогатев, отделился, купил дом
на улице Серебряного Волка, и они туда переехали. Дедушка Тиверел держал всех домашних в строгости, не только внуков, но и папаню с маманей, но все же Тарик его не боялся и любил. Строг был дедушка, но справедлив, никогда не наказывал зря, не кричал, не ругался, а гнев его чаще всего выражался в том, что он хмурил кустистые брови, становился строже лицом — и это, честное слово, действовало на Тарика со старшим братом сильнее, чем ругань и порка. Да и никогда дедушка их не порол, и папане не позволял. Наказание заключалось в том, что Тарика или брата (порой обоих вместе) сажали на крышку колодца и оставляли сидеть на разное время, в зависимости от тяжести проступка (отчего иные Малыши, которых
—О
дома не только шлепали, а иногда и крепко драли ремнем, Тарику открыто завидовали). Умер дедушка Тиверел четыре года назад, а через год следом пошла по последней дороге и бабушка Сейда. Тарик искренне горевал...
Конечно, все детские воспоминания еще следовало прилежно, кропотливо перебрать, как Замарашка из сказки перебирала у злой мачехи зерно от семян сорняков. Но если навскидку — Тарик не мог припомнить за дедушкой Тиверелом ровным счетом ничего необычного, а ведь память Малышей цепкая, в ней такие вещи непременно задержались бы, как золотинки в лотке промывальщика, о котором так красочно повествовала голая книжка «Шесть золотых ручьев»...
Прямо узнать у мамани? Пожалуй, не хватит духу: ни маманя, ни папаня никогда о таком не упоминали. Осторожненько порасспросить дядюшку Бейнара и тетушку Ойли, в очередной раз придя к ним в гости? Дядюшка Бейнар, старший брат мамани, немногословный, он лишь о любимой забаве, петушиных боях, может говорить часами, — а вот тетушка Ойли болтушка, между нами говоря, страшная, о чем угодно будет трещать! Вот ее можно попробовать осторожненько навести на нужное...
И вдобавок еще свалившееся вскоре после первого цветка бара- лейника умение, которое можно назвать «прозрачные стены». Сначала оно испугало Тарика до дрожи в коленках, но потом он притерпелся, хоть пускал в ход не так уж и часто. Тут уж полный туман — в сказках о таком очень редко, да упоминается, но Чампи, как показали осторожные, но обстоятельные расспросы, лишь пожимал плечами: его любимые и почитаемые ученые книжники ничегошеньки об этом не написали.
Тарик вот уже полгода вынужден был с этим жить, скрывая ото всех, как иные скрывают дурную хворь. Правда, в отличие от дурной хвори, тайное не доставляло ни малейшего вреда, даже и мелкого неудобства... но от этого, право слово, не легче. Тяжеленько сознавать, что потаенно носишь в себе такое. Вот и сегодняшний разговор с рыбарем многое прояснил, но душу ничуть не облегчил.
К отцу Михалику он пойти с этим не мог, останавливало что-то, и оно же не давало быть откровенным в своей ватажке и уж тем более с папаней и маманей. Оставалось плыть по течению...
Справа осталась таверна дядюшки Ягоша, в шесть высоких больших окон по фасаду, с затейливым флюгером, изображавшим веселого пузатого мастера с большущей кружкой пенящегося пива, с зеленым фонарем, в светлое время, конечно же, не горевшим согласно регламенту.
Вывеска, совсем недавно подготовленная отцом Чампи, гласила красными буквами по зеленому: «УЮТНЫЙ ВЕЧЕР». Таверна была «огненная», «кухонная», и потому здесь просиживали вечера все взрослые с улицы Серебряного Волка — но еще и оттого, что заведение весьма политесное: здесь не случалось драк, не подливали воду в пиво и прочие напитки, веселых девок не допускали. Не зря сюда ходили и обитатели прилегающих улиц, те, что хотели провести вечер и в самом деле уютно. Хорек таверну форменным образом ненавидел. В отличие от многих тавернеро77, дядюшка Ягош ни малейших нарушений и прегрешений не допускал, а значит, не обязан был платить потаенную мзду Стражникам, и Хорек на нем никак не мог заработать неправедно...
В доме под нумером тридцать девять, куда переехал новый человек, никого во дворе не было, и Тарик прошел мимо. Из калитки Байли-Циркача выскочил запыхавшийся Дальперик. Увидев Тарика, вприпрыжку подбежал к нему и прилежно доложил:
— Всех обежал, все будут!
— Молодец, — похвалил Тарик, дав легонький, чисто символический подзатыльник, и пошел дальше.
У коновязи лавки «Зеленый горошек» смирнехонько стоял тот самый великолепный конь щедрого дворянина. Проходя мимо, Тарик увидел, как тот вовсю любезничает с Марлинеттой, а она играет глазками и ослепительно улыбается. Ясно было, что нынче же вечером Марлинетту будет ждать на Аксамитной карета без гербов, и она снова пропадет на недельку, а то и подольше. Проходя мимо, Тарик в очередной раз задал себе вопрос: будь у него полный карман дворянского золота, поступил бы он также, как посещавшие зеленную лавку отнюдь не из-за морквы благородные? И в глубине души знал ответ: поступил бы именно так. Как-то не походила Марлинетта на обычных веселых девок и уж тем более на гулящих...
Вот и кончились не совсем привычные, но самые обыкновенные (если не считать разговора о цветке баралейника и самого цветка над крышей дядюшки Ратима) сегодняшние странствия, принесшие больше радости, чем мимолетных огорчений. Свернув направо, Тарик вышел на знакомое с детства Кольцо78 — еще один предмет легонькой гордости. В редколесье уходила широкая утоптанная тропинка, упиравшаяся в речной берег, а слева, на вершине высокого и длинного холма, виднелась зубчатая серая полоска: легендарная, овеянная издавна завлекательными и жуткими россказнями Серая Крепость, насчет которой сегодня на ватажке предстоит решить окончательно. Разговоры о походе туда велись у них давно, но до дела все как-то не доходило — а ведь пора решаться, иначе не занять самое почетное положение среди всех трех ватажек улицы Серебряного Волка. Они будут первыми! Положа руку на сердце, все страшные россказни, которые сотню лет кружат вокруг Серой Крепости, страшными байками и остаются...
