О'Санчес - Пенталогия «Хвак»
— А почему она тогда не приблизилась? Гора эта?
— Она приблизилась, повелитель, но не слишком, в сравнении с тем полным расстоянием, что все еще отделяет ее от нас с тобою. Я уже прикинул, повелитель, что продолжая путь с тем же усердием, что и ныне, мы подойдем к подножию… с учетом привалов и ночлегов, разумеется… К закату послезавтрашнего дня, повелитель!
— Ого-го! Ну ничего себе! Вот это так да! А я-то — слышь, Джога — к обеду хотел дойти!
— Да ты что? Вон оно как! И что, повелитель, теперь ты предполагаешь, что не успеем к назначенному тобою сроку, да? Или… если как следует поторопимся, перейдем на рысь, или пустимся в галоп…
— Так — конечно нет! Я уже жрать хочу как наф или цуцырь, солнце давно за полдень перевалило, а она… Можно сказать — там же. Не успеем, ясное дело, хоть стой, хоть беги. Давай лучше о еде думать.
Стали думать — дело привычное: Джога своим демоническим чутьем высмотрел воду и неподалеку от ручья холмик, изрытый множеством подземных ходов, Хвак же, с помощью простой веревочной петли, сумел выудить оттуда ящериц…
— Семь, Джога: полудюжина и одна — это семь. И хватит на обед. Запечем на углях, коли ты не против…
А Джога не был против: истомленный вне человеческих тел многолетним воздержанием, он радовался всему: жарить — хорошо, сварить все семь в котелке — и это не хуже, запечь на углях — хоть весь холм изведем! Лишь бы Хвак не забывал о радостях земных, в угоду непонятным созерцаниям да умствованиям…
— Любо-дорого смотреть на тебя, повелитель, как ты ящерные хрящики очищаешь… А то какие-то отблески, понимаешь, отсветы на склонах… Хотя бы — ящерица, ее можно есть, ею можно более или менее насытиться, водицею запить, а лучше вином… Это я понимаю. А что толку глазеть, как лепесток летит. Он отвял и упал, вот и вся красота. Или, например, жаркий день. Чего бы лучше сейчас лечь и поспать, вон там, в папоротниках, а не сапогами пыль взбивать посреди полуденного пекла? Приляг, приляг, повелитель, а я тем временем отгоню от тебя всякую насекомую шушеру!
— Не, идти надо.
— Кому надо? Вот скажи, Хвак, подумай и скажи — кому надо? Секиру я тебе обещал? Обещал, и мы ее добудем, днем раньше, днем позже… Но по большому счету — ты что, куда-то спешишь? А. повелитель?
— Да навроде нет, куда мне спешить? А все же пойду. Понимаешь… Вот ты про лепесток заговорил… И я сразу же вспомнил…
— О-о-о, бедный я Джога, опять невпопад ляпнул…
— Как раз — это… очень даже впопад. И я тебе говорил, как я пальцы обжег чем-то непонятным, когда думал, что это лепесток…
— Говорил. Оно, кстати, даже мне совершенно незнакомо и странно.
— Вот я и задумался с тех пор: а ну, как найду и пойму? А сиднем сидеть — ничего не найдешь и не поймешь. Эх… лежать-то под кустом слаще, чем по жаре тащиться, тут ты прав, Джога! Хлебушком бы разжиться, а то идем посреди хлебов, а сами травы кусаем, как те коровы!
— И не говори, повелитель…
Как ни упиралась гордая гора, с надменным названием Шапка Бога, а все-таки пошла, пошла по имперской дороге навстречу Хваку, и чем ближе — тем громаднее, тем величественнее она становилась, чтобы всю ее оглядеть, по бокам и до макушки, уже мало взглядом обежать, ощупать — головой вертеть надобно… И опять Хвак не пропустил обе зари, вечернюю и ночную, и опять остался один на один со своим восхищением, ибо Джога бурчал, визжал, хныкал, но не смог, или не захотел вступать с повелителем в спор: какая гора была красивее — закатная или рассветная? После долгих колебаний, Хвак все-таки решил про себя, что рассветная: она это… веселее, что ли… и как бы это… моложе.
Земли шли богатые, урожайные, уж в чем, в чем, а в земледелии Хвак разбирался не хуже, наверное, самих богов: считай, что вся жизнь возле пашни прошла… точно, как вот эти вторые сутки миновали.
— Предыдущая жизнь миновала, повелитель, а нынешняя продолжается.
— Угу, верно. Видишь, уже жнут! В наших-то краях рановато бы, а здесь в самый раз. И то уже не мешкать, а поторапливаться пора, как бы хлеба не вылегли, эвон, тучи-то какие вокруг. И душновато.
— А тебе-то что, если куда-то вылегут какие-то там хлеба? Тебе до них какое дело, повелитель, до этих колосьев и до этих людишек? Давай лучше тот кувшинчик с собою прихватим, пока никто не видит. Я точно чую, что не видят, а, Хвак?
Хвак цыкнул на Джогу, облизал пересохшие губы и со вздохом пошел дальше. Действительно, можно было бы беспрепятственно украсть кувшин, вода в котором не только прохладная, но и наверняка чистая, ибо зачерпнута, небось, не из мутного летнего ручья, а бережно поднята из деревенского колодца… Нет. Хвак очень хорошо понимал, что такое вволю попить в страду, во время короткого крестьянского отдыха, как тут уворуешь? Такая вода в глотку не полезет, совесть потом загрызет… У самой пашни стояла одинокая ольха — приблудилась, видать, из недалекого леса, а в ольховой тени было нечто вроде непокрытого шалашика из четырех воткнутых в землю жердей, скрещенных наверху, а внутри шалашика, на кожаных ремнях, огороженная от мелких напастей нехитрыми деревенскими заклинаниями, качалась люлька с младенцем — Хвак как раз мимо проходил. Младенец заплакал, и молодуха, уронив жнецкий серп, тотчас примчалась на крик. Поздоровались.
— Есть, небось, хочет?
— Ай, да наверное. Не то, так другое… Что? К вечеру как раз до подножия дойдешь. Сам-то откуда? Издалека?
— Ух, издалека, с самого запада. Сапоги, вон, вторые уже обтрепались да разбились, пока шел.
— А-а, понятно… ешь, ешь, ешь, ненаглядная… кушай, пей молочко… А императора не видел, случаем? Не встречал, там, у вас?
— Нет.
— И нам не довелось. Дай ему боги всяческого здоровья. А тебе доброго пути.
— Благодарствую. И вам тут хорошего урожая…
Раскланялись друг с другом по-деревенски и разошлись, всяк по своим нуждам. Хвак вспомнил здоровенную молодухину грудь, что мелькнула перед ним только что… эх… вздохнул тяжко-претяжко.
— Послушай, Хвак… А, Хвак?
— Чего тебе?
— Что за совесть такая? Ты, бывает, ссылаешься на нее, что, мол, покусает, жрать будет?
— Грызть.
— Ну, грызть. Где она у тебя? Я, кажется все тут ощупал тщательнейшим образом, все до последней мыслиночки твоей обследовал — нет ничего. Разве что… она… в этом странном темном уголку прячется, куда мне доступа нет? Пусти меня туда посмотреть, а, повелитель? Очень уж мне любопытно стало — что там такое прячется, и если совесть — то какая она, что ты ее так боишься? Может, я ее того… Я все-таки очень могущественный демон, выше меня только боги! Порадею за своего повелителя, выйду на битву без робости!
