Валерий Капранов - Глупец
Они проснулись одновременно. Лежа на смятой простыне и тесно обнявшись, они понимали, что с этой ночи стали единым целым. И это согревало их и придавало им силы.
Марфа вышла грациозной поступью в комнату, где хранились и приготавливались её многочисленные травяные снадобья. Возвращаясь оттуда, в руках она несла кожаный шнур, на котором в такт её шагам, маятником раскачивался небольшой мешочек.
Она надела его на шею Фридриха и сказала:
— Это оберег, он сохранит тебя.
— И напомнит мне о тебе…
Она ничего не сказала в ответ, а только опустила глаза. Он притянул её к себе. Они обнялись и молча лежали. Каждый знал… Но оба молчали.
Когда они вышли за ворота, утренний туман уже таял, разрываясь на маленькие клочки, которые, растворялись между деревьями. Солнце будило ото сна разморённый вчерашним дождём лес. Ранние птицы уже затевали свою трель, принимая вахту у перестающих квакать лягушек.
— Пойдешь за Линкой, она отведёт тебя. Если потеряешь её из виду, стой, где стоишь, и она вернётся. Берендею скажи, что я уже знаю.
— Что уже знаешь? — переспросил Фридрих.
— Тебе не к чему это. Просто скажи, что я знаю… Он поймёт.
— Хорошо передам.
— Вот возьми, — Марфа протянула ему узелок — путь будет не близкий. Проголодаешься — поешь. Это для Линки, она их любит.
Марфа зачерпнула из кармана на сарафане, горсть орехов и пересыпала их в карман куртки Фридриха.
— Я думаю, вы подружитесь. Ты ей понравился.
Они снова обнялись. И смотрели друг другу в глаза.
— Всё иди. А то, не ровен час, кто пожалует. Тебе нельзя…
— Да, да. Конечно…
Она отстранилась и цокнула языком. Белка подбежала к ней и застыла в готовности. Марфа присела к Линке. Взяла её на руки и стала что-то шептать. Линка спрыгнула на землю и закружилась вокруг хозяйки, пытаясь ей что-то объяснить, на понятном только им двоим языке.
— Давай не дури. Веди. Берендей уже ждёт.
Белка, ещё раз запрыгнула на Марфино плечо. Потерлась о её щёку и спрыгнула на землю, оглядываясь на Фридриха. Всем своим видом, она показывала, что готова.
— Пора… — сказала Марфа — назад воротишься с ней же. Она приведёт.
Фридрих кивнул головой и пошёл за Линкой. Белка прыгала на небольшие расстояния. Останавливалась. Дожидалась его и прыгала дальше. Так они и шли, пока их не укрыла листва деревьев от провожающего взгляда женщины.
Хрустальной льдинкой, слеза, скатилась с её щеки и растаяла, в бархатной, смуглой коже. Времени оставалось не много. Марфа вернулась в дом. Затопила печь. Когда дрова разгорелись. Она сгребла в охапку, оставшиеся от Фридриха вещи и забросила в топку.
Всё.
Теперь не страшно.
Кажется, успела…
Бомжи
Он разложил продукты на ящике и сел так, чтобы было удобно рассматривать особняк. Дом был действительно замечателен. Он был выстроен, по дорогому проекту, облицован жёлтым кирпичом, и имел закрывающийся на железные ворота собственный двор. В опустившихся сумерках, вид внутренней отделки и дорогой мебели, видимых из светящихся электрическим светом окон, говорил, что живут здесь люди, занимающие особое положение в обществе. Простые смертные о такой жизни и мечтать не могут. А Илья мечтал… наслаждался едой и мечтал. В этот вечер он чувствовал себя так, как не чувствовал ещё никогда. Словно пред ним открылась невидимая завеса, которой он раньше не замечал. Он понимал, что ни смотря на удары судьбы, которые он так стойко сносил, он сам является хозяином своей судьбы. И если сегодня он поставит себе цель, и будет к ней стремиться, не прячась и преодолевая трудности, то он обязательно её добьётся. И он поставил себе цель.
Тут его мечты оборвало гулкое журчание льющейся на землю струи.
Илья дёрнулся и встряхнулся как ото сна, тряся головой, словно хотел разогнать охватывающие его грёзы.
Перед ним, возле гаражей сидела разбитная, пропитая баба и справляла малую нужду. Её всклокоченные волосы, торчали немытой копной, перехваченные в небрежный хвост. В оттопыренных пухлых и потрескавшихся губах, дымилась папироса, от чего один глаз был прищурен и слезился. Под другим, красовался фиолетовый с желтизной синячище. Одутловатые щёки несли отпечаток пунцового румянца, что не являлось фактом обладания не дюжим здоровьем. Кисти рук, обхватывающие колени, сидящей на корточках женщины, были испещрены синяками и ссадинами.
— Да ты не стесняйся, жуй, жуй — сквозь зажатую в зубах папиросу, просипела пропитым голосом баба. — Иль не видел чего?… А касатик?…
— Ага, ты с ней ещё поделись. Так она тебе и не такое покажет, раздался рядом хриплый бас, сопровождаемый жутким ржанием.
Кусок колбасы застрял у Ильи в горле, когда он увидел стоящих вокруг грязных, жутко смердящих мужиков. Он с ужасом понял, что место, которое он по ошибке принял за курилку для строителей, оказалось, излюбленным пристанищем бомжей. Как он сразу этого не понял, когда шёл и видел, что рядом, в обветшалом деревянном домике, был оборудован приём стеклотары.
Пока он тут, сидел, наслаждался едой и мечтал, с наступлением сумерек, хищники вышли на охоту. Для нормальных граждан они не представляли особой опасности, так как понимали, на каком дне они находятся. А вот для него, одинокого и беззащитного беспризорника, это было очень серьёзно. Когда униженному и озлоблённому, а если ещё и совсем, избавившемуся от простых человеческих принципов отребью, попадается существо, за которое точно никто не заступиться, то тогда… оно приложит все усилия, чтобы отыграться на нём и выместить всю свою жестокость и боль.
Илья отдавал себе отчёт, в том, что сейчас будет происходить. Ему уже приходилось быть невольным свидетелем, что творили подобные звери, с бездомными детьми, невольно вторгшимися на чужую территорию. В лучшем случае над ним поиздеваются и вышвырнут как надоевшего хозяевам щенка. Или сделают рабом, заставляя собирать для них милостыню и выполнять их мерзкие прихоти. А в худшем, натешатся и убьют…
— Да ты, что не ешь? Может с дядями поделиться надумал?… подсаживаясь к Илье, с ухмылкой, подмигивая своим подельщикам, спросил один из них.
Это был жилистый бритый коротышка в грязной тельняшке. Его загорелые руки, от плеча до запястий, были испещрены лагерными татуировками и рубцами порезов. От натянутого на левый глаз века, через всю щёку, до самого подбородка, пролегла глубокая борозда, уродливо разветвляющегося шрама.
— Нет. Он Клавке-Селёдке оставил. Хочет, чтобы баба его осчастливила… — заржал, бородатый детина в мятой войлочной шляпе.
— Как, Селёдка?… Хорош кавалер? — Вставил, ещё один плешивый бомж.
