Журнал «Если» - «Если», 2001 № 10
— Зна-ал… Все знал…
Юстин обомлел:
— А ты… знала?
— Все знают, — смеялась Анита, — что эльфуши клюют на детей и на влюбленных… Я-то сразу все поняла, когда ты мне манок показал.
Юстин чувствовал себя очень красным, очень счастливым и очень глупым. Они лежали в сене, под навесом, и Аните пора было уходить, но она не могла, потому что небо заволокло тучами и собирался дождик.
— Ты права, — сказал Юстин, закрывая глаза. — Тебя не обманешь… Конечно, я знал.
…Он чувствовал, как выступают на глазах слезы. Не от горя; Анитины губы были средоточием всей на свете нежности, у Юстина будто горячее солнце взорвалось внутри, он плыл, как в топленом молоке, и ничего, кроме Анитиных увлажнившихся глаз, не видел.
— Тили-тили… — еле слышно пели в ушах несуществующие голоса.
По навесу стучали капли, Юстин плавился в своем счастье, пребывал в своем счастье, в их общем, разделенном, оранжевом и синем, ярком солнечном счастье. Потом они долго лежали, убаюкивая друг друга, не было холодно, ни о чем не надо было беспокоиться, и закопченное Анитино стеклышко с отшлифованными краями лежало у Юстина на голом плече.
Потом он заснул.
* * *Только месяц спустя после визита вербовщиков дед почувствовал в себе достаточно сил, чтобы выйти «в мир». Юстин отговаривал его, но дед был непреклонен: выстругал себе палку, обмотал ноги тряпками и пошел — до ближайшего хутора, за новостями.
Вернулся на другой день — прихрамывающий, но довольный.
Новостей и в самом деле оказалось выше крыши. Краснобрового свергли; говорят, сам он сгинул где-то в горах, сорвался с кручи, уходя от погони. Ушастый Звор вошел в княжью столицу, одним указом низложил всех княжьих советников, наместников и начальников и другим указом назначил своих — и они разъехались по городам и поселкам, потрясая оружием и верительными грамотами, сопровождаемые многочисленной угрюмой стражей. Цены на хлеб подскочили втрое; народ на всякий случай затаился, прекратил всякую торговлю, спрятал все, что можно было уберечь — до выяснения обстоятельств, пока не станет понятно, чего от новой власти ждать.
— Теперь свободно можешь ходить, Юс, — говорил дед, почесывая бороду. — Ты теперь не дезертир. Ты теперь можешь хоть куда наняться, хоть где поселиться, нам-то с тобой конец Краснобрового — в радость, ну его, кровопийцу…
Юстин отмалчивался. Умом понимал, что дед говорит о важном, но никак не мог заставить себя озаботиться свержением Краснобрового, подорожанием хлеба и новыми наместниками. Ему было даже обидно, что дед настолько поглощен пугающими и радостными новостями; ему даже страшновато было оттого, что его собственные мысли соотносились с дедовым рассказом, как небесные облака — с псовой охотой в далеком лесу. Пугающе, шумно, кроваво — но далеко внизу, подернуто дымкой, безразлично…
Все, что происходило в эти дни с ним и Анитой, казалось ему столь же значительным, как солнце и луна. Как небо и яблоки. Как жатва.
* * *Они купались на отмели вдали от берега. Вместе грелись на плоском бородатом камне — нагишом; это было прекрасно и мучительно. Мелкие ракушки впивались в бока; Анитины волосы вплетались в морскую траву.
— Какое бесстыдство, — блаженно шептала Анита, глядя в небо.
Нигде-нигде на свете не было ни души.
Дни шли один за другим, как ожерелье из белых черешен; дни были солнечные, ночи — короткие, вечером Анита уходила, чтобы вернуться наутро.
— Юс… — сказал однажды дед, когда звездным вечером они улеглись спать во дворе, под небом, дед на телеге, а Юстин под телегой. — Ты уже знаешь, кто она?
— Нет, — сказал Юстин, с которого моментально слетел весь сон.
Дед посопел; за этим сопением стояли долгие дни, когда Юстин уходил на рассвете и возвращался в сумерках; вечера, когда дед косился на Юстина, желая и не решаясь о чем-то спросить, но Юстин не замечал этих взглядов и счастливо засыпал на соломе, и ему снилось утро…
— Юс, — сказал дед, и сквозь щели в телеге на Юстина упало несколько соломинок, — я ведь жду все, жду. Думаю, Юс мой женится, жену приведет, будут дети… Ты ведь не дезертир теперь. Можешь жениться, на ком хочешь. Парень ты видный: красивый, здоровый, умный… А я больной уже и старый, Юс. Сколько проживу — неизвестно. Ты бы спросил у нее — пойдет она за тебя замуж? Если она, конечно, человек?
* * *«Пойдешь за меня замуж?»
Сколько раз он задавал ей этот вопрос. То грозно, то мягко, то просяще, то небрежно. Сколько раз он спрашивал ее — в мечтах.
Сколько раз, открыв рот, он закрывал его снова. Она спрашивала — что? И он отзывался — нет, ничего…
А потом зарядили дожди на целую неделю.
А потом…
* * *— Юстин! Юс! Вставай… Пожалуйста…
Он протер глаза. Была ночь; он содрогнулся, вспомнив, как она снилась ему накануне визита вербовщиков. Что, неужели опять беда?!
Но она не снилась. Она стояла рядом и трясла его за плечо. Ночью! В доме!
— Что? — спросил он, перехватывая ее руку.
— Отец все знает, — сказала Анита в темноте. — Юстин… Теперь или мы бежим — или ты меня больше никогда не увидишь.
— Мы бежим, — легко согласился он.
Как ни тихо шептались они — сопение деда на лавке прекратилось.
— Мы бежим, — повторил Юстин уже не так уверенно. — А куда?
— Я добыла другое стеклышко, — сказала Анита. — Две его половинки. Я знаю место, куда оно ведет. Это очень далеко. Даже отец, может быть, не найдет нас… Только смотреть надо не на солнце, а на луну.
Юстин глянул в ту сторону темноты, где должно было находиться окно. Ничего не увидел.
— Сегодня полнолуние, — сказала Анита. — Под утро ветер развеет тучи… Только я тебе сначала должна сказать, кто мой отец. Иначе это будет нечестно.
Юстин не слушал, думал о деде. О том, что дед чуть жизни не лишился, спасая его, Юстина. О том, что, кроме Юстина, у деда нет ни одной живой души. О том, что скоро осень, а скотину забрали. О том, что дед болен — по его, Юстина, милости.
— Погоди, — сказал он шепотом. — Погоди…
— Ты боишься?
— Нет! Но я подумал… А как же дед? Можем мы его взять с собой?
Заскрипела лавка. Дед пошевелился. Юстин прекрасно понимал, что он не спит. Слушает.
— Но у стеклышка только две половинки! — сказала Анита уже в полный голос. — Только две… Мы уйдем сегодня — или я тебя больше никогда не увижу!
Юстин молчал.
— Кто твой отец, девонька? — тихо спросили с лавки.
— Какая разница, — шепотом сказал Юстин.
