Майкл Муркок - Город в осенних звездах
— Истинное торжество Разума, — вставил я полушутя.
— Государство, коие держится на подобных разумных основах, служит примером для целого мира, — изрек шевалье. — Удивительно только, что почему-то никто не торопится примеру сему последовать. Возьмем ту же Англию!
— Мне кажется, сударь, все дело в размерах, — высказал я свое предположение. — Вальденштейн идеальное государство, потому что оно идеальных размеров. А когда государство растет и становится, скажем, как родная моя Саксония, размеры его территорий диктуют уже не только условия распределения ресурсов, но и метода административного управления. Короли и правительства почитают обширные завоевания средством умножить богатства и обеспечить себе безопасность, но чем больше становятся их владения, тем проблематичнее осуществлять управление: тот вопрос надлежит урегулировать с этим, интересы одной стороны — согласовать с интересами второй и третьей, а все это вместе ведет в нагромождению посулов и компромиссов. А вот в маленьком государстве и вопроса вообще не стоит о каких-то там компромиссах, а если вдруг и возникают споры, то их даже приветствуют, поскольку решение быстрее рождается в споре.
— То есть, вы бы порекомендовали всякому большому государству разделиться на несколько малых? Повальное падение империй! — Сент-Одран грохнул о блюдечко чашку свою с шоколадом и покачал головой. — Сие бы ознаменовало конец всей нашей цивилизации.
— Или конец этим кровавым сражениям за территории, — вставил Шустер.
— Только этого никогда не случится, — подытожил я. — Назад уже не повернешь. Для подобного шага нет ни соответствующего воодушевляющего воззвания, ни надлежащих амбиций, ни необходимых материальных предпосылок. А поскольку прогресс человечества, поиск Разумного и Справедливого отождествляется в общественном сознании с постоянным присоединением территорий, мы, даже зная решение, должны будем признать, что пока человечество следует теперешней своей логике, — а состояние сие умов затянуться может надолго, если не навсегда, — оно никогда не разрешит настоящих своих проблем. А вследствие этого половина, по крайности, всех неправедных мерзкий деяний, совершаемых человечеством, длится будут нескончаемо, в то время как мы станем праздновать завоевание новых колоний и состязаться друг с другом за то, чтобы раскрасить карту мира в свои собственные цвета. Что сейчас происходит в Америке? Едва сбросив иго имперского правления, республиканцы тут же установили правление силы и истребляют «ружьем и мечом» индейскую нацию. Какие-то, право слово, детские игры в фанты… только там каждый выигрышный ход отзывается где-то гибелью тысяч людей и порабощением миллионов! Больше скажу: пока мы не перестанем судить о себе с позиций силы и могущества, женщины всего мира так и будут оплакивать своих мужчин, погибших в бою.
— Ага! — воскликнул с восторгом Сент-Одран. — Волластонкрафтизм! — Потом лицо его вдруг омрачилось. Он, без сомнения, задумался о родных своих вересковых пустошах. — Но, сударь, как бы там ни было, все равно никого в Англии не убедишь в правоте ваших доводов. — он тяжело вздохнул и вдруг выскочил из-за стола. — В если еще попытаешься воплотить все это в жизнь, как попытались шотландцы полвека назад, так тебя назовут и предателем, и мятежником, и еще кем похуже. А тех, кто пошел за тобою, подвергнут пыткам и казнят. В лучшем случае, отправят в изгнание. А женщины, сударь… с ними обращаются еще гаже. Женщины, дети… грубая солдатня травит их, словно дичь, потехи ради. Их насилуют и калечат, убивают, обрекают на голодную смерть. А ваши дома выжигают дотла. Я вовсе не защищаю Стюартов, но имя Карла Эдварда для меня теперь навсегда уже связано с Нортумберлендом. Красивыми словесами битву не выиграешь. Одно устремление к королевскому сану — далеко еще не образец. Там была гора трупов, у Каллодина… а они все равно бросались, — безоружные мальчики, — на английские ружья. И принц Карл виноват в смерти их точно так же, как и все, кто затеял ту бойню. — Сент-Одран так распалился, что позабыл о манерной медлительности, присущей речи его, и, хотя говорил он, понятное дело, на немецком, теперь в произношении его явственно проступал горячечный переливчатый акцент Ирландии.
Он сел на место, обмахнул лицо длинным рукавом мандаринского своего халата, всплеснул руками и очаровательно улыбнулся. — Прошу прощения. — Самоуничижительный поклон, адресованный дамам, легкий наклон головы — нам с Шустером. А потом беспечная его изящная легкость вновь вернулась к шевалье. — Вот проклятие! Но так уж устроен мир: большой кормится за счет малого, сильный — слабого, и не нам подвергать сомнению волю Господа нашего и милосердие Его. — Теперь в тоне его явственно слышалась некая насмешливая монотонность, словно бы он передразнивал какой-то параграф из детского учебника по Закону Божьему.
Шевалье улыбнулся и положил в рот кусочек сыру. — Погожий сегодня денек, замечательный просто.
— А что ваш воздушный корабль, герр шевалье? Не намерены ли вы сегодня подняться в воздух? — Мне не терпелось почувствовать атмосферу вышних небес, ибо сие приключение наверняка развлекло бы меня и помогло бы мне вновь достичь согласия с действительностью, к чему я весьма и весьма стремился, поскольку непрошеный образ ее, госпожи моего сердца, — уже вставал перед мысленным взором моим, грозя поколебать давешнюю мою решимость. Все, чего я добился, посетив бордель, — и я бы уразумел это сразу, если бы не метался тогда между велениями сердца и разума, противоречащими друг другу, лишь того, что тело мое обрело готовность и возжаждало истинного наслаждения, проникновенной удовлетворенности, каковую позвал я за минуты общения с Либуссой. Я до сих пор еще был уверен в том, что час, проведенный с нею, будет прекраснее во сто крат целой ночи в жарких объятиях искусных потаскушек из заведения миссис Слайней. Иными словами, то направление, которое принимали теперь мои мысли, грозило опять завести меня в западню, но Сент-Одран очень вовремя заговорил:
— Я уже все устроил. Сегодня утром. Местные власти не возражают. Так что в два часа пополудни я представляю свой «Монгольфье» на Малом Поле… знаете? Публичный сад сразу за Западною Стеною, у Мирошних Ворот. И намереваюсь еще продемонстрировать «ограниченный» подъем, или подъем «на привязи».
Таким образом, Сент-Одран спас меня от болезненного самокопания.
— Весь Майренбург увидит, как наш корабль поднимается в воздух, — продолжал он, сопровождая слова свои грациозным взмахом руки. — И общественность уже будет знать о нас как о серьезных аэронавтах. Пробный этот полет нам послужит верительной грамотой. А если нас примут достаточно благосклонно, тогда уж нам без труда удастся заинтересовать богатых горожан нашим проектом по учреждению Компании, каковая займется строительством нового корабля, больших размеров. — Герр шевалье, — проговорил я, весьма позабавленный его речью, — не принимаете ли вы часом за несомненную данность некое соглашение между нами, каковое еще не было заключено?
