Войцех Жукровский - На троне в Блабоне
— Мы это понимаем и потому намалевали на стенах замка:
Сегодня закон под себя гребут,
а завтра их всех по закону турнут!
— Или еще такое, — добавил веснушчатый, от удовольствия колотя пятками по песку:
Кто других мучит,
по шее получит!
Я присматривался к парню — напоминал мне кого-то очень знакомого.
— У тебя случаем нет брата-близнеца?
— Есть. А как вы догадались?
— Да двое таких же веснушчатых сорванцов засыпали как-то в пушку котел клецок с маком, и это решило исход битвы…
— Это мы! Мы сыновья мастера иголки, старого Узла, поэтому нас прозвали Узелками. Моего брата дважды ловили банщики и хотели смыть веснушки, да не вышло… — оповестил он с гордостью. — У него тоже железный организм, от воды только ржавеет.
— Помнится, один ученый астроном влюблен был в свою веснушчатую невесту, так он утверждал, что мордашка без веснушек — как небо без звезд.
— Да уж, вся краса мухомора — в веснушках, — ядовито подсказали его приятели. — Да и божьи коровки…
— А индюшачьи яйца!
Все смеялись, и больше всех Узелок.
— А скажите-ка откровенно, почему вы против правительства банщиков, ведь настоящие-то заправилы акиимы? Мыться не самое страшное. Я сам слышал, акиимы повсюду трезвонили, все, дескать, для молодых — только бы слушались, шли по назначенному пути… Наука, работа, должности и посты, пусть самые высокие… Достойны молодые доверия — акиимы сегодня же готовы освободить им свои кресла…
— Э-э, все равно что Кошмарку кнутом повернуть вспять… Болтовня на ветер! Сегодня суббота, канун розыгрыша Большой Лотереи, Вечер Примерки! — фыркали сердито. — Вы пойдете с нами? Мы всю эту липу насквозь знаем, а все-таки пойдем, есть на что посмотреть.
— Одна очередь чего стоит! Все сокровенное из людей так и прет наружу! Истый цирк!
— Я с вами. Все, о чем говорите, чертовски интересно, вроде и знаю Блаблацию, а на каждом шагу спотыкаюсь…
Я пытался объяснить им, чем занимаюсь, как пишется хроника. Сопоставить события легко, но этого мало, хотя и очень важно; необходимо выяснить, почему история развернулась так, а не иначе, кто выпихивал актеров на сцену и дергал за веревочки, включал или гасил прожекторы, дабы направлять внимание толпы… И каков был расчет, потому что этот некто выигрывал там, где проигрывал весь народ.
— Больно уж все изменилось со времен войны с Тютюрлистаном. А ведь нам удалось ее вовремя предотвратить.
— Да, все переменилось, — хором признали парни.
— Мы тут все самые толковые. — Узелок с гордостью задрал нос. — Если уж следовать отцам, пусть никто нас не волочет в ошейнике. Мы не бульдоги!
— Только не говорите плохо о собаках! У них-то остались верность, умение любить, что люди совсем утратили.
— Любовь за миску жратвы по милости хозяина.
— За мозговую кость, — презрительно фыркнул Узелок.
— А я знал собак благородного сердца, они и в голод не ушли от хозяина, не оставили его. А насчет продаться… так из вас каждый может сделаться своим собственным Иудой, предать все, что вчера считал самым сокровенным, отречься от тех, кем восхищался, издеваться над теми, кого любил… И только в глубине своей совести знает, за сколько предал, сколь нищенскую получил плату.
— А это не про нас, — возмутились все разом.
Помолчали. Догорающий костер стрелял искрами, то и дело вспыхивал петушиный гребешок пламени, и лица отливали медью.
— Вы молоды, не знаете законов жизненного торжища, вам кажется, преодолеете любую преграду! В этом сила молодости, но сколь часто помыкают ею хитрые старики. По-отцовски приютят под своим крылом, опутают обещаниями, похвалами, молчать вынудят. Да, испытание еще ждет вас.
— А мы не из тех, кто бежит на первый свист, — начал Узелок. — Видали мы таких, уверенных в своих силах, — лезли на верх башни, на балкон, где заседал Совет банщиков, Людей Чистых Рук. Эпикур играл на трубе: „Молодых да проницательных — в Совет, а то смельчаков маловато!“
— Ну и что же, у смельчаков не было шансов?
— Было, чересчур много… Люди смотрели на них доброжелательно, напутствовали: „Парни, наверх! Скажите им, как тут внизу у нас обстоят дела. Правду, да без бюрократических манипуляций, заглушающих плач и отчаяние победными маршами!“
— А победы-то не было и нет! Нетути!
— Так вот, в Праздник Лестниц молодежь испытывает свои силы. Выставляются высокие, узкие связанные лестницы до самого балкона, где заседает Совет. Посмотришь вверх — голова кружится. Парни вызываются испытать свои силы под горячие аплодисменты. Только поставит такой смельчак ногу на первую ступеньку, сверху предупреждение: „Не с той ноги начинаешь! Смени ногу!“ Разницы никакой — смельчак уступает, вместо левой правую ставит на ступеньку. Сверху опять указание: „Да не с этой! Спятил, что ли? Смени ногу!“ Вот парень и топчется на месте, пока не истекает отведенное время, и уходит под всеобщий смех и свист. Так и приучили к послушанию. Всякую уверенность убили, дарованную молодостью. Подбегал другой — не упустить бы своего шанса… Не слушал указаний с балкона, смело лез наверх, все выше и выше по качающейся лестнице. Лицо сосредоточенное, смотрит только вверх, далеко ли до балюстрады, до пустых кресел в Совете для таких, как он, смельчаков. Толпа затаила дыхание. Сверху площадь будто вымощена головами. Только бы не упасть… Еще одно усилие, а ноги дрожат от напряжения. Парень, пока лезет, клянется: послужу тем, внизу, всеми своими знаниями, всеми силами, и это его окрыляет. Еще чуть-чуть — и конец…
И вдруг… вверх уходят две длинные жерди, а перекладины держит в охапке Директор, наклонясь над балюстрадой.
„Вот они, ступени, паренек, — у меня! От меня их можешь получить, заслужить послушанием, покорностью вымолить. Меня не перепрыгнешь, обо мне всегда помнить надо! Прими сие в расчет!“ Снизу не видно, как Директор грозит пальцем и отечески улыбается.
И смельчак, молодой, чуть постарше нас, слезает несолоно хлебавши, ступает наконец на землю, а она качается под ним, будто лестница. И стал смельчак уже не тот, каким был, когда так дерзко взбирался вперед и выше! Многому научили. Прикидывать, а может, и видеть, что да как. А раз начавши, рассчитывать… Предал нас, наше поколение.
Все примолкли, задумались.
— Неужели люди думающие заслуживают только осуждения? — Узелок обратил свой вопрос подернутому пеплом зареву, туманным водам Кошмарки, огромным кустам ивы и ракитника; их золотая листва в сумерках начинала светиться собственным светом и все шептала что-то неустанно, шептала, осыпаясь на высохшие лохмы водорослей, принесенных летним, на Ивана Купалу, паводком.
