Наталья Некрасова - Исповедь Cтража
Но Гортхауэр не падал на колени… Может, поэтому? Гордый — отпугивает, смиренный же более по нраву Мелькору?
Я — твой. Позволь быть с тобой. Позволь быть — рукой твоей, орудием твоим. Я — твой, твердил он про себя с отчаяньем, а руки его — почти против воли — уже протягивали Преступившему чашу, и все ниже клонил голову Сотворенный, повторяя — прими мой дар, позволь быть с тобой, прими меня, Создатель, прими…
— Для того чтобы быть со мной, не нужны дары, — тихо сказал Вала. Он задумчиво разглядывал чашу — червонное золото, изумруды и рубины, тонкий узор, ножка обвита лентой из алмазов…
Какая-то тень скользнула по лицу Мелькора, и майя, жадно вглядывавшегося в черты своего Создателя, захлестнуло странное неуютное чувство; он сжался под пристальным задумчивым взглядом Валы — и вдруг вскрикнул отчаянно:
— Не гони… Тано!..
Это было — как удар молнии: нежданное, непонятное, неведомое прежде чувство, от которого странно щемило внутри. Он вдруг понял, что не может, никогда не сможет расстаться с Тано. Не сможет быть — без него. Не мог понять, что с ним, почему с ним — так. И все это было — одно слово: Тано.
Он качнулся, словно хотел снова опуститься на колени — Вала удержал его: смотрел в лицо — странно, чем-то похоже на Ту-что-в-Тени; сказал только:
— Как же я тебя прогоню, фаэрни…
Неужели Мелькору приятно такое унижение? И что же это за обожание сразу? Если отец не знает, каким стал его сын, то сын, наверное, тоже не знает, каков сейчас его отец… Эльфы почитали Валар, но никому из них не пришло бы в голову падать на колени и кричать — не отвергай меня. Может, потому, что Валар не «показывали путь», а позволяли эльфам и людям искать самим, лишь помогая в поисках, но не указывая?
Здесь — ломались все каноны. Здесь было странное, чарующее мастерство, невозможное в Валиноре, были — знания, неведомые и запретные, была — сила.
А вот разумно ли неведомые и запретные знания давать всем и сразу? Если неразумный ребенок возьмет огниво, не спалит ли он дом? Да и не сумеет он верно понять то, чего еще не способен понять. Думаю, в этом одна из причин падения Мелькора. Не всегда плохи каноны, и не всегда благо их нарушение. Все хорошо ко времени.
И страшно было: созданное им — совершенное, соразмерное, выверенное до мелочей — здесь казалось мертвым и грубым. Творения его рук, то, во что он вложил все знания, все умение, все силы свои, были неживой и косной материей. А то, что создавали Эллери, нарушало все законы, ломало каноны, но — жило. Не могло жить, не могло быть прекрасным, ибо прекрасно лишь соразмерное и совершенное — он знал это, — и все же…
А Учитель улыбался с едва заметной печалью и терпеливо объяснял — в десятый, в сотый раз, и снова показывал — смотри, ведь все это возможно, попробуй…
Ну, совсем дураком надо быть, чтобы после сотого раза не понять. Или Учитель был плохим учителем. Хороший учитель сначала выяснит, к чему склонен его ученик, и лишь потом станет развивать его дар и давать те знания, которые помогут тому идти вперед самостоятельно. А учить всему подряд — бессмысленно. И не понять этого с сотого раза… Благороднее было бы сказать — ты не можешь сделать того-то, но у тебя дар вот к этому, чем пытаться втолковать то, чего ученик не воспримет. Это же калечить его — да и только. Немудрено, что Курумо после этого счел себя несчастным.
Да и не сказал бы я, что только совершенное и соразмерное прекрасно. В этом я согласен. Но я видел творения эльфов, то, что пришло еще из Валинора, и не сказал бы, что это — не прекрасно. И не в одной соразмерности красота эльфийских творений.
Он хотел быть первым. А оказался — даже Учителю, именно Учителю он не смог бы признаться в этом — неудачливым учеником. Это было больно. Это было непонятно. И он ушел с головой в книги — он хотел знать все, жажда знаний пожирала его изнутри, как жгучее жестокое пламя, а цепкая память Бессмертного впитывала все до капли — вот, кажется, он уже понял все, с трудом смирял нетерпение, заставлял себя ждать, прежде чем вновь приняться за работу…
И снова — что бы он ни делал, все было мертво. И снова — непонимание, обида, боль; почему? Ведь он же теперь знает все, что знают Эллери, он помнит все, он все понял… С болезненным недоумением разглядывал свои руки — гибкие, сильные… неспособные творить живое.
— Но почему, Тано? Укажи мне ошибку, скажи, где я не прав, что я делаю неверно?
— Таирни… прости мне — я не вижу ошибки. Все правильно. Только — в этом нет живой крови.
Этого он не мог понять.
Вижу, что и Мелькор не мог понять. Не сказал бы я, что он великий Учитель. И, сдается мне, не к добру его наставничество обернулось для его учеников.
Вот он идет. Смеется. Волосы растрепались, весь — ветер, весь — полет. Он никогда не думает о Замысле — просто творит, и всему находится свое место. Каждому его творению. Кроме меня.
Смеется… Броситься навстречу, за руку взять, в глаза заглянуть… мне — хоть бы крупицу этой радости… Кто мне не дает? — Тано! Тано…
Увидят ведь. Все. Эти маленькие даже. Смешно. Я — буду — смешон. Нельзя, нет…
Бедняга. Как же Мелькор не видит, что творится с его сыном?
Он преклонялся перед Учителем, боготворил его, любил — безумно, ревниво, отчаянно. Он должен был заслужить любовь Учителя — не по праву творения, по праву ученика: завоевать эту любовь — любой ценой, любой ценой — стать первым, стать лучшим — единственным среди всех.
Он начал сторониться Эллери — Младших, Детей, с которыми он, майя, не мог сравниться. Он замкнулся от них в раковине глухой отчужденности.
Он избегал всех, даже Учителя; непереносимо было слышать это ничем не заслуженное: «Таирни».
И глухое отчаянье подсказало ему выход.
Если Эллери дороги Учителю — значит, он должен стать таким же, как они, — пусть и против воли. Уподобиться им. Научиться всему, что умеют они.
…«Учитель — скажи, объясни, что мне сделать? Я не понимаю, в чем моя ошибка… Прикажи — стать другим, прикажи — измениться, я исполню все — мне нужно только слово твое, Учитель!.. Я сумею — научи меня, укажи мне путь… Я буду жить — во имя твое, все творения мои, все силы мои, все, все — твое, все — возьми, только — научи, подскажи, что мне сделать… я слаб и неразумен, я не могу понять тебя, постичь замыслы твои — но прикажи, я изменюсь, я стану иным — первым хочу я стать в глазах твоих — не ради себя, нет, нет, ради тебя, потому что никто не будет так верен тебе, никто не сумеет любить тебя так, как я, вся жизнь моя — в том, чтобы быть рядом, и я хочу быть достойным тебя, не мальчишкой неразумным — первым среди учеников твоих, по праву — первым!., скажи, что мне сделать для этого, научи меня — я знаю, я верю, ты можешь — ты всесилен, ты знаешь все — загляни в душу мою, разберись, пойми… Учитель…»
