Джефф Вандермеер - Город святых и безумцев
Сабон предпочитает иную теорию: мол, да, Свиреп действительно кое-что подделал, но это касается только «фрагментов» о малоизвестных обрядах труффидианства[126], и эти страницы были вставлены, чтобы заменить изъятые правительством из соображений государственной безопасности. Затем Свирепа убили агенты капана, чтобы сохранить тайну. К несчастью, пожар опустошил административные недра дворца, уничтожив все записи, которые могли бы послужить уликой того, что Свиреп числился в государственных платежных ведомостях. Далее Сабон выдвигает гипотезу, что хищения Свирепа вскрылись и были использованы как средство шантажа, чтобы заставить его подделать страницы дневника, поскольку что еще заставило бы его скрывать улики причастности к безмолвию грибожителей, ведь в том трагическом событии пропали некоторые его родственники[127]. От нескольких абзацев про пленение Тонзуры Сабон отмахивается, объясняя их гениальностью Свирепа, который знал, что хорошая подделка должна сама обосновывать свою достоверность, и, следовательно, в дневнике должно быть рассказано что-то про испытания Тонзуры под землей. А вот Лаконд тем временем утверждает, что эти абзацы подлинные и взяты из настоящего дневника[128].
Согласно еще одной гипотезе, постепенно приобретшей статус расхожего мифа, грибожители переписали и подменили многие страницы, чтобы сохранить в нерушимой тайне свои секреты, но ее сводит на нет тот факт, что дневник вообще оставили на алтаре, — факт, подтвержденный тогдашним министром финансов Надалем. Это свидетельство очевидца также перечеркивает одну из теорий Сабон: что весь дневник от начала и до конца подделка[129].
Еще более усложняет положение дел то, что обосновавшаяся в разрушенной крепости Замилон возле восточных подступов Халифской империи малоизвестная труффидианская секта утверждает, будто владеет последней подлинной страницей из дневника Тонзуры. Согласно легенде, люди Трилльяна, которые везли дневник Халифу, заложенный ему, как помнит внимательный читатель, тогдашним капаном, остановились на ночлег в этой крепости. Один монах пробрался в их комнату и выкрал последнюю страницу дневника из мести за похищение левой берцовой кости основателя их секты, которую триста лет назад вывезли отсюда агенты капана Мэнзикерта II.
Лицевая сторона страницы состоит из описания все новых и новых ритуалов раннего труффидианства, но на обратной стороне читаем:
Мы прошли череду комнат. Первые были крошечными, мне приходилось через них ползти на карачках, и все равно я то и дело задевал головой потолок. Эти комнаты походили на хрупкий, но изукрашенный манускрипт или на какую-нибудь из столь любимых Халифом миниатюр. Золотые лишайники покрывали стены замысловатым узором, сплетались с алыми грибками, образовывавшими звездчатые фигуры. Странно, но в комнатках я, казалось, ощущал беспредельный простор. Каждая комната, куда мы входили, была больше размерами и изысканней предшествующей (хотя, невзирая на стулья, столы и книжные шкафы, у меня ни разу не возникало впечатление, что в этих комнатах кто-то живет), так что я был ослеплен светом, поражен росписями и лепниной на потолках. Пусть это покажется странным, но по мере того, как увеличивались размеры комнат, росла и моя клаустрофобия, пока наконец не завладела мною совершенно… Так продолжалось много дней, пока я не утратил ни восхищения убранством, ни страха перед замкнутыми пространствами. Когда мы были голодны, то отламывали куски стен и их ели. Когда нам хотелось пить, мы сжимали подлокотники кресел и жадно ловили капли выступавшего из них мшистого эликсира. Наконец, мы толкнули колоссальные двойные двери и лишь едва-едва различили вдали противоположную стену… Стоило мне только подумать, что наш путь, наверное, никогда не кончится (но ведь не мог же он продолжаться вечно?), меня провели в последнюю залу (огромную, как многие комнаты, которые мы миновали). За этой дверью царила лишь смутно освещенная звездами ночь. Мы оказались на вершине холма, увенчанного массивными колоннами, за которыми я увидел внизу огромный, окруженный лесом город, странно похожий на Цинсорий. Нежный, сладостный ветер шумел в деревьях и топорщил траву на склоне. Над головой — бескрайнее небо, и мне показалось… мне показалось, что меня вывели на поверхность, ибо передо мной как будто распростерся весь мир. Но нет! Сердце у меня упало, когда, прищурившись, я смог разглядеть, что светящаяся синева на черном фоне и линии странных созвездий были нанесены с помощью какого-то орудия, более точного, чем какое-либо известное на поверхности. Даже звезды двигались фосфоресцирующими узорами синего, зеленого, красного, желтого и пурпурного, и мгновение спустя я обнаружил, что эти звезды на самом деле были огромными, парившими в черных высотах мотыльками… Мои тюремщики собираются оставить меня здесь. Мне дали понять, что я достиг конца моего пути, — они со мной покончили, я свободен. У меня есть лишь несколько минут, чтобы сделать последнюю запись в этом дневнике, пока его у меня не забрали. И что теперь? Я не последую за мерцаньем мотыльков, ибо это ложный свет и блуждает, как ему заблагорассудится. Но в раскинувшихся передо мной землях меня манит издалека огонек. Это ясный свет, это ровный свет, и так как свет все еще значит для меня поверхность, я решил пойти к нему в надежде после стольких горестей вернуться в мир, который я потерял. Вполне вероятно, отыскав источник этого света, я просто обнаружу еще одну дверь, но, может, и нет. Как бы то ни было, «Бог в помощь», говорю я.
Конечно, нет, безусловно, подобные видения говорят, что Тонзура бредит или, что вероятнее, указывают на обезьянью подделку, но по тому, с каким святым благоговением хранят обитатели Замилона свою страницу, почти убеждаешься, что для них она важнее всего на свете, и даже сейчас, при прочтении, она трогает многих монахов до слез[130].
В попытке положить конец полемике[131] — ведь в силу своей веры перед лицом превратностей судьбы Тонзура стал труффидианским святым — двадцать лет спустя делегация Морроуского Института Религиозности[132] во главе с выдающимся старшим наставником Кэдимоном Сигналом[133], получив гарантию беспрепятственного прохода, отправилась в земли Халифа, чтобы изучить дневник в его почетном хранилище в Лепо.
Условия, при которых делегация могла созерцать дневник (предъявленный по их прибытии), были чрезвычайно жесткими: они будут изучать книгу один час, но в связи с ее хрупкостью сами ее касаться не станут; они позволят делать это особому служителю. Далее, служитель один раз перелистает все страницы, а затем делегация сможет изучить до десяти, но не более страниц по своему выбору. Означенные номера страниц они должны назвать после первого и единственного пролистывания[134]. Ученым ничего не оставалось, кроме как принять эти нелепые условия[135], и они решили сделать в отведенное время как можно больше. Через полчаса они обнаружили, что отдельные листы в книге действительно из бумаги другого сорта и что в ряде случаев почерк иной, нежели у Тонзуры (в сравнении с биографией). Увы, через полчаса почтовый голубь принес Халифу известие, что новый мэр Амбры нанес Халифу тяжкое личное оскорбление и он незамедлительно изгнал делегацию из комнаты для чтения и на самых быстрых конях отправил к границе, по пересечению которой членов делегации без церемоний сбросили с седел вместе со всеми их пожитками. Заметки у них отобрали, и они не смогли вспомнить никаких полезных сведений о странице, которую им довелось увидеть. На момент написания этого эссе никакое дальнейшее изучение дневника не было разрешено.
![Ульяна Соболева - Пусть меня осудят...[СИ]](/uploads/posts/books/124/124.jpg)
