Пэт Ходжилл - Парадокс чести
— Копья вверх! — Приказал Шет кадетам и горстке рандонов, которые к ним присоединились.
Горбел вошёл в круг и встал лицом к лицу с Медведем. Его руки поднялись вверх, а голова опустилась в приветствии кадета старшему рандону. Остальные присоединялись к нему, один за другим, пока Медведь не оказался в круге безмолвного почтения. Джейм сняла с его шеи ошейник. Медведь посопел и медленно выпрямился. Неуклюже, как будто вспоминая полузабытое, он ответил на их салют.
Комендант вскарабкался на ноги, игнорируя руки, тянувшиеся ему на помощь, и коснулся плеча брата. Когда они встали лицом к лицу, любой мог увидеть их сходство: за дикой растрёпанностью старшего и слегка взъерошенной учтивостью младшего скрывались всё те же острые черты, та же посадка челюсти и соколиных глаз. Затем Шет увёл Медведя прочь, сквозь ряды безмолвных наблюдателей, обратно в его зловонную берлогу.
IVК тому времени, когда Комендант наконец вернулся в свои покои, которые, как и его кабинет, открывались в Комнату Карт, уже сгустились сумерки. На пороге он замер, ощущая движение на балконе. В комнату вступила неясная фигура, над её головой сгорбились плечи Снежных Пиков, увенчанные нимбом вечерних звёзд. Ни один кендар не бывает столь стройным; ни один кендар, кроме Харна Удава, не рискнёт войти к нему в такое время, после такого дня. Но Харн теперь с Южным Воинством. Странно, что он так скучает по своему старому сопернику-конкуренту.
— Я пришла убедиться, что с вами и с Медведем всё в порядке, — сказала Лордан Норф.
Шет вздохнул и ослабил свой офицерский шарф. На самом деле, его лицо всё ещё пульсировало от боли, а несколько зубов шаталось, но всё могло кончиться гораздо, гораздо хуже.
— Медведь спит, — сказал он. — Им, должно быть, пришлось много дней копить свои порции яблочной водки, чтобы так его напоить.
— И всё же Горбел хорошо справился, не так ли?
— Очень хорошо. Его отец делает большую ошибку, недооценивая его.
— Вы же понимаете, что Досада вас подставил, чтобы добиться одобрения казни Медведя.
— Такая мысль мелькала в моей голове, — сухо отозвался он. — Как и та, что он вряд ли сумел бы додуматься до такой схемы самостоятельно.
— Калдан всё напирает. Он хочет быть в вас уверенным.
— И это тоже, я в курсе. Почему ещё, как ты думаешь, он потребовал, чтобы ты возобновила свои занятия с Медведем?
Она шагнула вперёд, почти вступив в свет свечи.
— Ран, вы не должны сдаваться, — настойчиво сказала она — Это Парадокс Чести, прямой и грубый, а вы честь Тентира.
Это его позабавило, или могло позабавить, не будь он так измучен, а его лицо не болело бы так сильно.
— Дитя, и что же ты скажешь дальше?
— Только это: мой первый Сенетари пал жертвой этого парадокса, и чтобы доказать, что я вполне серьёзна, я скажу вам, кем он был: самим Тирандисом.
Комната, казалось, сдвинулась. Он остро ощутил присутствие всех батальных карт, нарисованных на её стенах, от Водопадов до Падения, три с лишним тысячелетия тому назад. Так много побед, так много ещё более трагических поражений. Казалось, как будто всё легендарное прошлое восстало пред ним в образе одной стройной девушки. Рандоны долго размышляли над тем, кто же первым учил её Сенетару, и вот появился ответ, казалось, просто невозможный.
— Дитя, Тирандис из поколения Мастера, а это было очень и очень давно.
— Он так же был тёмным перевратом, который слишком поздно понял, что напрасно вручил свою честь своему лорду. Под сводами теней время течет иначе. Вы и сами встречались с ним у Водопадов, когда он изображал из себя Принца Одалина из Каркинарота.
Шет припомнил принца — бедного, обречённого дурака, который во всём хотел подражать Кенцирату и который поплатился за это жизнью, или же они всё это время имели дело с одним из избранных Мастера, изобретателем самой Сенеты?
— Неужто подобные легенды всё ещё разгуливают под солнцем?
— Вам лучше знать, ведь вы одна из них. Я не хочу потерять ещё одного учителя из-за этого проклятого Парадокса.
Она задержала дыхание. Ложь певцов и факты летописцев, перед ним, казалось, развернулась вся долгая, мучительная история Кенцирата. Неужели он и в самом деле пошёл по тому же пути? Да, он был амбициозен, но это уж чересчур. Каждый делает то, что в его силах, где бы он ни находился. Для него, здесь и сейчас была Комната Карт Тентира и стоявшая напротив тень, которая воплощала в себе всё то, за что и против чего он когда-либо сражался.
— И ты, Норф, говоришь такое Каинрону?
— Не Каинрону, — пришёл этот голос из тьмы его собственной души. — Коменданту Тентира.
Он бессознательно прикоснулся к своему шарфу. — Тогда Комендант тебя услышал.
Он шагнул вперёд, чтобы втянуть её в круг свечного света и она превратилась в стройную девушку, чьи серебряно-серые глаза казались слишком большими для её тонкого лица. Он коснулся её щеки со шрамом.
— О, ты из тех Норфов, что даже врагов своих вынуждают любить себя. А теперь, ступай в постель, дитя. Завтра будет новый год.
Она отступила назад, отдавая салют. — Как прикажете, Сенетари. — И ушла.
VОднако, прежде чем уединиться на ночь, Джейм решила в последний раз проверить ящик вирмы. Жур припал перед ним к полу, весь дрожа, хвост подёргивается, как у кошки, ждущей, когда её добыча покинет укрытие. Сам ящик постукивал по полу в нервном приплясывании.
Джейм открыла его.
Куколка раскачивалась взад и вперёд в своей цветастой постели. Её скорлупу испещрили трещины, а затем её осколки рассыпались в стороны, освобождая нечто непонятное, закрытое тёмной, влажной мембраной.
Со стороны двери раздался невнятный звук. Там, с раскрытым ртом, стояла Рута, а за ней теснились кадеты, сбежавшиеся поглазеть.
— Леди, осторожнее!
— Не приближайтесь, — сказала Джейм, всё ещё неуверенная, с чем именно она имеет дело.
Возня в ящике утихла, как будто создание окончательно выдохлось. Джейм осторожно подцепила мембрану когтями, там, где она казалась наиболее тонкой. Под её прикосновением плёнка разделилась на две части. Под ней лежало нечто вроде ребёнка, свернувшегося в положении плода и засунувшего большой палец себе в рот. Тем не менее, его тело было едва ли больше осязаемой тени, и таким же лёгким, когда Джейм его подняла. Она увидела, что у него не одна пара рук, а целых три, средняя — рудиментарная, с ладонями, прижатыми к животу, а нижняя — почти, но не полностью, ноги.
Мембрана двойным набором складок свисала с его плеч, шурша и расправляясь, по мере того, как по её венам начинал распространяться золотистый свет. От чёрного к полночно-синему, а затем к лазурно-голубому, вуаль светлела подобно восходу, превращаясь в пару ярко сияющих крыльев.
