Орландо Паис Фильо - Энгус: первый воин
Несмотря на видимое спокойствие Ненниуса, было заметно, что эта тема очень близка и дорога ему. Даже голос его изменился. В нем теперь явственно можно было прочесть, как глубоко и сильно желание монаха передать всем ту истину, в которую он верит. И мне самому не оставалось ничего более, кроме как признать, что слова старого аббата глубоко затронули мое сердце, и много раз во время его речей я ощущал, что становлюсь иным, а его слова являются частью того материала, из которого и складывается моя новая сущность.
Ненниус помолчал немного и заговорил снова:
— Энгус, надежда существует только через намерение больше всего на свете любить Бога. Она исходит из Божьей справедливости, милосердия и сострадания. И она соотносится со всеми остальными добродетелями. Таким образом, сын мой, если ты грешник и испытываешь отчаяние по поводу всех совершенных тобой мерзостей, ты совращен, побежден, и невольно сражаешься против силы духа, справедливости и благожелательности. Поэтому ты должен, объединясь с силой Духа, обрести силу в сердце своем на все время, пока благожелательность не приведет тебя к тому, чтобы любить милосердие Божие и бояться только Его справедливого гнева.
После этих слов, скорее напоминавших не урок, а приказ, Ненниус неожиданно успокоился и удалился. Все оставалось по-прежнему: мирная церковь, монахи со своими простыми занятиями, птицы, ласковый ветер, который посвистывал и потрескивал в ветвях, далекие крутые горы, — но все это теперь казалось словно окутанным словами Ненниуса. Причем окутаны были не только вся окружающая меня природа, но и я сам. Я как будто остался переполненным его мудростью. Порой в такие мгновения мое решение остаться с этим великим Богом начинало пугать меня. Ведь еще совсем недавно все эти мысли были так чужды мне, а теперь я живу с ними в гармонии. Меня смущало и то, что я, насильник и воин, которому неведома ни одна из христианских добродетелей, стремлюсь быть принят в братство таких прекрасных, таких совершенных людей.
На следующее утро меня разбудил тревожный перезвон колоколов. Это начиналась особая церемония панихиды.
— Короля Эдмунда больше нет! — кричали вокруг монахи. — Самый славный король в восточной Англии жестоко убит разбойниками-язычниками! Англия пала!
Я видел, что монахи опечалены, словно дети, которые потеряли близкого родственника. Церемония оказалась длинной и очень грустной, и поскольку я, не зная этого короля, не разделял чувств остальных, то пошел прогуляться в лесах вокруг монастыря. Потом мы все вместе позавтракали, но даже и во время трапезы все молились об умершем короле.
Ко мне подошел Ненниус, и я увидел, что глаза его заплаканы.
— Вот и еще одна колоссальная потеря для христиан на этом благословенном острове. И произошло это в 870 году от рождества Господа нашего. Король Эдмунд, король восточных англов… Злобные язычники превратили в пустыню королевство восточных англов… Господи, кто же защитит теперь нас от этих варваров? — прошептал он и положил руку себе на лоб. Я видел, как он удручен. Затем рука его упала и безжизненно повисла вдоль тела.
Потом он рассказал мне, что король отказался выплатить завоевателям тяжелую дань, которой можно было купить мир, и тогда язычники напали на него с нечеловеческой яростью и разрушили все вокруг. Эдмунд, благородный король, известный своей верой и справедливостью, нашел не подобающую его положению смерть. Язычники превратили его тело в мишень и пустили в него тучи стрел. Говорили еще, что вскоре появился черный волк, и как только голова короля была отделена от тела, схватил ее и убежал. Это привело язычников в некоторое замешательство.
Я же думал, что они просто устроили несчастному Эдмунду «кровавого орла». Если это были Хальфдан и Айвар, то они уж не упустили возможности так поиздеваться над беззащитным пленником. Но я ничего не рассказал монаху, поскольку не хотел расстраивать его еще больше.
Мы шли какое-то время в молчании. День воистину был очень печален. Даже ветер, казалось, рыдал и оплакивал короля, шелестя ветвями.
— Тебе нужно узнать еще немало важных вещей, Энгус, и я, несмотря ни на что, не должен останавливаться в твоем обучении, — вдруг торжественно произнес аббат.
— Благодарю вас за то терпение, которое так нужно вам для этих наставлений, добрый аббат. С тех пор, как я оказался в вашей обители, я не вижу вокруг ничего, кроме любви и преданности. А я делаю так мало, чтобы отблагодарить вас.
Не обратив внимания на мои слова, Ненниус вновь заговорил о своем:
— Сегодня я собираюсь поведать тебе о добродетели, которая является нашей матерью. Она мудра настолько, что всегда сама знает, где и когда ее применить. Я говорю о доброте. Доброта всегда должна быть нашим первым намерением по отношению к другим людям. Как часто, попадая в беду, мы нуждаемся в доброте со стороны других! А ведь она состоит и в том, чтобы дать кров и пищу путешествующему и нуждающемуся, и в том, чтобы вылечить больного, перевязать раны, но в то же время и в том, чтобы быть непримиримым, хотя и мягким, к неверующим. Нет числа ее формам, и тебе еще предстоит это узнать, Энгус. Доброта порой является нам и в виде неописуемой внутренней радости!
Пожалуй, никто лучше меня не мог оценить важности этой добродетели. Если я сейчас был жив и слушал спокойные молитвы своего учителя, то этому был обязан именно доброте и только доброте — его личной доброте и доброте всех остальных монахов обители. Именно она вернула меня к физической жизни и теперь открывала двери моему духовному возрождению.
— Но, сын мой, — обратился ко мне Ненниус, — доброта существует только как истинное намерение человека любить Бога, себя и своих близких. И в ее победе ты исправишь свои ошибки и преумножишь свои добродетели. Сын мой, знай, что доброта и по отношению к тебе была проявлена лишь как намерение любить Бога. И ты, полюбив своих товарищей, тоже обретаешь любовь, справедливость, чистоту и надежду. Справедливость — ибо, когда ты практикуешь доброту, тебе даются товарищи; надежду — ибо, совершая благожелательное, ты вознаграждаешься; чистоту — потому что ты знаешь, что заслужил славу. И ты веришь в надежду — потому что она дана тебе заслуженно.
— Значит, и у грешника есть возможность быть принятым Богом? — спросил я, думая о своем собственном положении.
— Не смущай грешника грехом, — ответил Ненниус. — Люби и помогай грешнику, ненавидь и отрекайся от греха, ибо Господь любит Своих детей отцовской любовью и желает подлинной красоты их душам. Трудности мира смягчаются в милости Божией, так что никто не потеряет себя даже во грехе. Противоположностью же доброте, Энгус, является скаредность — королева бедных и голодающих. В том, чтобы быть богатым, нет радости, ибо богатый будет видеть вокруг лишь нищету, и некуда ему спрятаться от печали, окружающей его, даже если он покроет себя броней роскоши и наслаждений.
