Роберт Холдсток - Поверженные правители
— …Это еще мягко сказано… старик… сил нет… вечно думаешь о другом…
Но я все равно взглянул, подглядел украдкой, не переставая улыбаться. Там, в мешке, был маленький медный диск, и больше ничего. Он ничего не значил, ничего мне не сказал, ничего не открыл, не навеял никаких чувств — ни естественных, ни колдовских. Просто памятная вещица, решил я.
— Ты посмотрел? — вдруг спросила она.
— Ты же просила не смотреть.
— И ты не смотрел.
— Нет.
Она вздохнула. Она оттаяла.
— Какие мы оба лжецы. Между прочим, ты сейчас постарел на один седой волос. — Она взглянула на меня грустно, но ласково. — От этого я не перестану тебя любить.
— Ты тоже постарела, — ответил я. — Вокруг глаз, у губ…
— Не так легко было переправиться через реку, — совсем тихо призналась она. — И еще другое…
— Что другое?
— Не важно. Тебя не касается.
Она улеглась, свернулась клубком, уплывая в сон и прижимая к груди холодный пустой диск.
— Ты, как видно, думаешь, что меня ничто не касается.
— Конечно, касается, — загадочно прошептала она, — когда ты сам хочешь. Но теперь пора двигаться дальше.
Ниив казалась спящей, но я знал, что она не спит. Я долго сидел рядом, наблюдая за ней. Пришлось пересесть только тогда, когда лошадь принялась покусывать мне пятки.
Пока мы сплавлялись по реке, я посидел немного, раздумывая о Дедале. В далеком прошлом я много слышал о нем. Моряки разнесли рассказы о его созданиях по берегам всех известных в его время земель.
Он создавал подвижные изделия из бронзы и камня, а еще лабиринты, в которых такие, как Тайрон — охотники лабиринтов, — скрывались, чтобы исследовать их ходы и возвратиться назад с видениями — или вовсе не возвратиться! (Тайрон был одним из таких: он запутался во временах лабиринта, иначе не попал бы сюда, во время Урты.)
Еще Дедал умел оживлять дуб, священное дерево. Из его древесины он создавал почти живых существ. Он освоил это ремесло в одном из святилищ Греческой земли, и властители народа, обитавшего в его время в Греческой земле, щедро платили за странные и забавные произведения этого пришельца из Иного Мира.
А теперь некая часть его оказалась в Стране Призраков.
Пробуждение Урскумуга и прочих старейших, впрочем, не входило в число умений Дедала. И все же между этими событиями, безусловно, должна быть связь. Кто управляет старейшими существами? Кто тот второй Мастер, потрудившийся над обликом земли?
Арго доставит нас к острову: к Звериному Острову, к Острову Лабиринтов, к земле, получившей множество имен. Одно из них — Минос, другое — Крит.
Стало быть, на Крит. К забытому прошлому.
Со временем — через день или более того — мы добрались до речных причалов, служивших твердыне Вортингора, громоздившейся вдали, на холме за лесом, и очерченной огнями сторожевых костров. Уже спустилась ночь, и несколько человек стояли на страже у причалов, опираясь на щиты, — тени в свете факелов. Завидев нас, они стали перекликаться, затрубил рог, все зашевелилось, но Урта назвался, и они угомонились, даже помогли нам привязать канаты.
Здесь уже стояли два маленьких судна, оба торговых. Одно было из Греческой земли. Команда сгрудилась в тени, с подозрением посматривая на нас. Они, судя по всему, привезли на продажу вино и мед. Несколько узких кувшинов еще стояло в ряд на нешироком молу. Дальний путь по реке для столь невеликого товара, но, вероятно, судно входило в большой караван. У Вортингора была и вторая крепость, которая стерегла устье.
Здесь мы спустили на берег лошадей, чтобы за ними присмотрели до нашего возвращения. Стало ясно, что плыть с ними вместе неудобно. Впрочем, кончилось тем, что двух мы променяли. Одну лошадь мы обменяли у греков с первого судна на сушеные плоды, вино и целебные травы.
Второе суденышко принадлежало северянам, было широким и плоскодонным, с палубой, затянутой сшитыми вместе шкурами. Эти торговали сушеным мясом и кожами, и за вторую лошадку мы получили два бочонка оленины и шкуры, под которыми можно было укрыться от дождя. Арго в нынешнем состоянии требовал серьезной починки.
Запасов пищи теперь должно было хватить до безопасной гавани у южных берегов.
Итак, нас было четырнадцать, из них пятеро — мальчики. Слишком мало, чтобы вести Арго на веслах в дурную погоду.
Арго прошептал через свою богиню:
— Спеши. Не медли. Это долгий путь. Дольше, чем тебе представляется.
Перед рассветом, когда корабль затих и даже старые аргонавты, казалось, отдыхали, я сошел на берег, прошел мимо береговых укреплений и углубился в лес в поисках оставленных здесь коритани деревянных изваяний. Теперь они стали редкостью. Живые вернулись, мертвые ушли своим путем в Страну Призраков и освободили свои подобия от служения в резном застывшем виде. Оставалась всего лишь горстка преклонившихся к земле, твердо сжимавших копья, опирающихся на щиты. Все они уже лишились духа, кроме одного, и я нашел его, сидящего поодаль. Это была статуя человека по имени Сегомас. Чтобы выяснить это, потребовалась малость колдовской силы.
С каждым днем я седел все больше!
— Я знаю, что ты можешь двигаться, так как знаю, кто создал тебя.
На востоке разгорался свет. Лес звенел голосами птиц. День нес свежесть, горячил кровь. Дубовая поверхность статуи блестела, склоненная голова отбрасывала темную тень на одетую в броню грудь. Шепоток человеческой памяти теплился в самом сердце изваяния.
— Поговори со мной, — торопил я истукана. — Я знаю, ты можешь. Я знаю, кто тебя сделал.
Понемногу деревянная оболочка стала словно бы выцветать, твердое дерево смягчилось. Статуя немного откинулась назад, опустила копье, отодвинула в сторону щит. Лицо повернулось ко мне, нос наморщился над густыми усами, глаза прищурились.
— Где я? — спросил Сегомас.
— Мертв. Мертв и потерян.
— Я так и думал. Мне снилась жизнь, но я не мог выйти из того сна. Я был в жарком месте и яростно сражался. То был хороший день, жестокая битва. Я был одним из тысяч. Помню, я думал: вот Горячие Врата… Но море у нас слева. Помню, как шумел прибой. Помню соленый воздух, тени чаек, прекрасное, яростное, мощное наступление, кулачный бой, столкновение щитов, рубку, запах крови. Помню остекленевшие глаза, что говорят о твоей победе, брызжущий кровью стон последнего, полного страха бешенства, а потом… Меня словно заглатывает, сокрушает: рвутся легкие, болезненное онемение членов, и я уплываю в сон, уплываю во тьму.
И снова деревянные глаза встретили мой взгляд.
— Но почему я потерян?
