Наталья Метелева - Эльфийский посох
— А почему твоя персона могла бы обременить именно охотника из Гаэтер?
Глаза седовласого весело блеснули:
— Помнится, при нашей прошлой встрече это было мое право — донимать расспросами?
Они уже шли на восток, а единорог лунным видением плыл впереди, беззвучно переступая копытами.
— Так все-таки, почему? — не уступал охотник.
— Потому что тебе не понравится мое имя.
— А не соблаговолит ли благородный эльф открыть его дикарю? — ехидно спросил Лиэн.
Мастер битв хмыкнул, но пришлось соблаговолить. Раз уж сам навязался охотнику в спутники, бесчестно было бы держать его в неведении.
— Изволь. Я — лорд Даагон из рода Эрсетеа.
Лиэн вздрогнул.
Его что-то ударило изнутри. Пробило навылет, как копье.
«Держись, сын Даагона, сейчас станет жарко!» — услышал он рык, казалось, из самих небес.
Лиэн развернулся и побежал. Опять. Потому что не мог больше ни мига сдерживать истинное лицо. Его хватило лишь на то, чтобы задушить крик, — тот, что рвал сейчас легкие, сжигаемые огнем Выжженных Земель.
Он слышал хлопанье бессчетных крыльев и истошный крик горгулий. Видел огненную реку лавы далеко внизу. Пламя становилось все ближе и ближе…
Он вспомнил все.
Вспомнил, почему решил забыть.
Дракон Лазгурон предложил дополнительную защиту разума — иллюзию фальшивых воспоминаний. Чтобы Древо ослабило зов и чтобы Лиэн не выдал себя ненароком, услышав от кого-нибудь имя отца, когда придет в столицу к Посоху Духа. Но никакие уловки, изобретенные великим Повелителем Иллюзий и человеческим магом Раэртом, не помогут, потому что Древо Смерти не обманешь иллюзиями разума — оно неразумно. Пока неразумно. Оно может лишь слепо чуять мир, сосать его слабыми корешками, пока к нему не вернется Лиэн, его первый корень. Его основа Его сознание.
* * *— Так я и знал, — огорчился Даагон, когда охотник, едва услышав его имя, резко развернулся и растаял в лесу. — Так и чувствовал, что нельзя ему говорить, кто я. Вот скажи, друг мой Росинфин, что такого страшного в моем красивом имени? Бежать-то зачем? Ну, хорошо, клану Гаэтер даже ненависть не позволит убить безоружного калеку, и они предпочтут плюнуть и уйти. Но мы ведь с тобой не безоружны!
Единорог потряс серебристой гривой.
— Жезла у меня нет, это так, — согласился лорд. — Но хороший меч имеется, да и драться левой рукой я обучен… Ну, поехали дальше, а то мы никогда не догоним отряд, и виноват в этом будешь ты.
Единорог подогнул передние ноги, и лорд кое-как забрался в седло, по привычке пытаясь ухватиться за луку отсутствующей правой ладонью.
Росинфин, как ни понукал его всадник, как ни уговаривал, забыл о своем гордом имени и отказывался скакать даже так медленно, как раньше, и шел неспешным шагом. Бегущий эльф по сравнению с ним казался бы ураганом.
Сначала ночью было легче переносить боль, словно Алкинор тоже засыпал. Лишь раз или два проворачивался, обжигая позвоночник адским огнем, и Даагон терял сознание. Теперь же стало все наоборот — меч чаще шевелился именно по ночам, будил, тянул на восток, и лорд уже догадался, что не собьется с пути отряда, пока не догонит его. Если, конечно, ему позволят догнать.
Он понял, чья рука проворачивает клинок, причиняя немыслимую боль. Сын держал его, выматывал, как рыбак пойманную гарпуном гигантскую рыбу, тянул за собой, но останавливал, когда лорд слишком приближался к отряду. Догонять их Даагон будет медленно, долго, чтобы пытка длилась и длилась, ломая его дух. Длилась, пока меч не победит.
Но как сын может сам не чувствовать его боли? Ведь они связаны кровью. Или его мальчик с рождения не знает ничего, кроме боли, для него это… жизнь?
Теперь лорд осознал, что пускаться в путь одному было глупо. Хотя лучницы клана Иссианы даже не предложили ему помощь, стоило хранителю свитков шевельнуть бровью, и Данира, скрипя зубами, выделила бы кого-нибудь в сопровождение. Но гордый маг не попросил об этом, как не просил помощи и у других эльфов, через чьи леса и рощи лежал его путь. Он хотел обходиться без посторонних глаз столько, сколько сможет.
И тут Алкинор зашевелился снова.
* * *«Ты видел, что у него с руками, со спиной. И все равно бросил. Правильно Иссиана назвала тебя — урод. И внутри ничуть не лучше, чем снаружи», — клял себя Лиэн, следуя за всадником так, чтобы тот не заметил его, обернувшись. Не отстать было легко: умный единорог, чуя охотника позади, не особенно торопился.
Но лицо еще горело и никакие заклинания не помогали — стоило взглянуть на белеющий впереди блик крупа единорога, а смотреть приходилось постоянно, чтобы не потерять из виду, — как Лиэна охватывал жар: «Отец! Там мой отец!»
Может быть, теперь Лиэну придется до конца дней жить с такой паленой мордой и убивать каждого, увидевшего ее, потому что иначе убьют его. «А если увидит отец?» О последствиях этого даже думать было невозможно. Ясно только одно — такого ему не пережить.
Отец никогда не должен узнать, кто его сын. Потому что его сын — чудовище.
«Кого мне принес Лазгурон?! — сетовал человеческий маг Раэрт. — Двадцать лет мы берегли тебя, двадцать лет готовили к этому походу, и все насмарку. Куда ты пойдешь с такой рожей? Мало нам было, что она похожа на отцовскую, как две капли воды, так теперь еще и это! И ладно бы просто черная морда, личину создавать ты давно умеешь. А вот держать ее, дите остроухое, ты словно разучился, хоть и не по своей вине. Из тебя лезет вот это! Посмотри на себя, чудище, ты же перевоплощаешься. Возвращайся, сынок! Выдирай себя из Древа, а его — из себя! Теперь только ты сам можешь одолеть эту беду…».
Когда Лиэн умирал в Выжженных Землях и еще долго после этого, его дух уходил к Древу Смерти. Да, учителя вернули ему жизнь, но дух он мог вернуть только сам. Мог, но не сумел. Сейчас он — наполовину нежить, чудовище с лицом, похожим на обугленную кору. Наполовину перевоплощенный корень Древа Смерти. И так будет до тех пор, пока не закончится жертвоприношение, длящееся вот уже тридцать лет. Столько, сколько Лиэн себя помнит.
И все же Древо до сих пор его не поглотило!
Надо успокоиться. Он ведет себя, как сопливый младенец. Тьфу, позор! Раз уж все случилось так, как случилось, самое лучшее — просто продолжать жить и идти в горы на поиски оборотня-медведя одному. Жаль только, посоха нет, он бы помог. Не зря же учитель велел: «Береги мой посох как зеницу ока!» Там, в столице, когда дар старого мага еще был с ним, Лиэн уже слышал имя Даагона, и ничего тогда в сердце не трепыхнулось.
— Держи лицо! — приказал он себе и действительно успокоился. В конце концов, теперь ему надо думать не только о спасении всех эльфов и очень желательно себя самого, но и о том, как немедленно помочь одному эльфу из всех — его отцу.
