Марк Лоуренс - Император Терний
— И что такого ты не понимаешь? — прошептала она ему в ухо.
Он не мог знать, как сильно ей было нужно преуспеть, как нужно было что угодно, чтобы избавить ее от холодной тени презрения Мертвого Короля.
— Сула на небе… и здесь тоже?
У нее вырвался досадливый вздох. Даже умные люди могут глупить.
— То, что не может попасть на небо, иногда возвращается в тело. Сколько вернется, зависит от человека и от силы зова. Чтобы поднять свежий труп на ноги, много не надо. Чуточку голода, жадности, может. Гнева. Жадности у Сулы хватало.
— Значит, не любого можно вернуть. Кто-то уходит чистым и целым?
— Возможно, святые. Я таких не встречала.
И дети. Но она не сказала этого. Чем бы ни была вымощена дорога в ад, главное — делать по одному шагу за раз.
— И, напомнив мне о небесах, ты надеешься, что я обреку себя на вечность в пламени, лишь чтобы избегнуть болезненной смерти?
Кай сплюнул кровью на пол. Наверное, он прикусил себе язык. Он был совсем не так напуган, как предполагалось. Возможно, ему все это представлялось сном, кошмаром. Будь у нее время, Челла дала бы ему денек-другой. Страх пропитывает человека. В холодном темном месте, один, в компании собственного воображения — ужас завладел бы им. Но у нее не было двух дней, да что там, даже одного.
— Смерть пала, Кай. Ад восстает. Как ты думаешь, долго ли небеса будут хранить тебя? Мертвый Король положит конец всему этому. Воцарится вечность, в этом мире, во плоти. Все, что тебе нужно решить, — подпитаешь ты огонь или станешь горючим.
16
Возможно, Машина Зла обрела новый механизм: все изменилось после того, как Кент принес весть, что карета моего отца опережает нас. Я ехал во главе колонны, Макин и Райк — по бокам, чуть позади. Несколько минут спустя со стороны капитана Харрана я увидел тусклый блеск колонны Анкрата. Чтобы лишить Золотую Гвардию сияния, нужно больше, чем река грязи.
Я приподнялся, чтобы посмотреть, как, подпрыгивая, катится карета, окруженная всадниками. В последний раз я ездил в ней, когда мне было девять. Старый ублюдок прибрал ее к рукам.
— Меня он тоже пугает, — сказал Макин.
— Я не боюсь своего отца.
Я осклабился, а он лишь ухмыльнулся.
— Не знаю, как это он так наводит страх, — сказал Макин. — Ну, то есть я лучше владею мечом, а он — да, хладнокровен и суров, но многие короли таковы, и герцоги, и графы, бароны, лорды — черт, да любой, кто наделен властью или имеет шанс вцепиться в нее, чтобы удержаться. Он даже не склонен к пыткам: его брат, племянники — все этим прославились, а Олидан просто повесит тебя, если что, — и все дела.
Райк фыркнул. Он видел темницы моего отца не с лучшей стороны. И все же Макин был прав: на фоне многих из тех, кого мы знали, Олидан Анкрат выглядел разумным человеком.
— Я сказал, что не боюсь его.
Мое сердце забилось, выдав ложь, но услышал его лишь я.
Макин пожал плечами:
— Все боятся. Он вселяет страх. Взгляд у него такой — вот в чем дело. Холодные глаза. Пробирают до дрожи.
Известно, что я иногда способен на смелые поступки, на риск — даже тогда, когда знаю, что не стоит. Однако под этим серым небом, под влажным холодным северным ветром я не был расположен догонять карету, тяжело едущую впереди нас, и требовать ответа за прошлое, Грудь моя болела вдоль тонкой линии старого шрама, и я вдруг обнаружил, что хочу оставить все как есть.
Мы ехали молча, колонна двигалась по обе стороны от нас, столько гвардейцев в прекрасной броне, все такие уверенные. Холодный ветер трепал меня и все мои воспоминания, притаившиеся за плечом и ожидающие своей очереди занять мои мысли.
— Церис, — произнес я.
Макин откинул шлем и посмотрел на меня.
— Убита, когда ей было три. Расскажи мне.
Я думал, что если мы когда-нибудь заговорим о дочери Макина, это будет в припадке пьяной чувствительности в предрассветный час, или, возможно, как в случае с Коддином, лишь смертельная рана обратит наш разговор к важным материям. Что это могло случиться по дороге, в грязи, в холодном свете дня, среди чужаков, — мне и в голову не приходило.
И все же Макин смотрел на меня, подпрыгивая в седле, его живое лицо застыло — непривычное зрелище. На очень долгий миг я подумал, что он не заговорит.
— У моего отца имелись земли в Нормардии, маленьком поместье под городом Трент. Я не был старшим сыном и покинул дом, женившись на дочери богача. Наши отцы дали нам несколько акров земли. Дом мы получили через пару лет после официального бракосочетания. Не то чтобы помещичий, скорее фермерский. Такие ты наверняка грабил с дорожными братьями.
— Разбойники? — спросил я.
— Нет. — Его глаза заблестели, прояснившись от воспоминаний. — Какой-то официальный конфликт, слишком мелкий, чтобы назвать его войной. Трент и Мерка не поделили границы. Сотня пехотинцев и кавалеристов с каждой стороны, не больше. И они встретились на моем пшеничном иоле. Нам обоим было по семнадцать, Нессе и мне, Церис — три. У меня было несколько работников, двое домашних слуг, горничная и кормилица.
Даже Райку хватило ума промолчать. Ничего, кроме топота копыт по грязи, тяжелых шагов Горгота, скрипа сбруи, глухого звона металла о металл и высоких резких птичьих криков в небе.
— Я не видел, как они погибли. Наверное, я валялся в грязи у дверей, хватаясь за грудь. Нессу, возможно, зарубили, когда она лежала и глядела на облака. Потом я отключился. Церис спряталась в доме, и огонь, вероятно, настиг ее, когда меня, бесчувственного, отволокли в яму. Дети так делают — не бегут от огня, а прячутся, а дым их находит.
Я приходил в себя полгода. Мне пробили легкое. Потом я поехал в Мерку с теми, кто выжил в тот день. Я выяснил, что сына лорда, что вел тот самый отряд, отослали к родне в Аттар ради безопасности. Мы встретились год спустя. Я проследовал за ним в маленький городок-крепость милях в двадцати к северу отсюда.
Обратно я ехал через Анкрат, да там и остался. Со временем я поступил на службу к твоему отцу. Вот и вся история.
Макин не улыбался, хотя я не раз видел, как он смеялся в лицо смерти. Он не отрывал глаз от горизонта, но я знал, что он смотрел дальше, сквозь годы. Боль расползается и крепнет, охватывает и разрушает все хорошее. Время лечит любые раны, но часто лишь после смерти, и пока мы живы, боль живет в нас, жжет, заставляет извиваться, чтобы избежать ее. И вот, извиваясь, мы выворачиваемся и становимся другими.
— А велика ли разница между ребенком, за которого ты едешь мстить за тридевять земель, потому что не сумел спасти его тогда, когда его нужно было спасти, и ребенком, в которого ты вонзаешь нож, потому что не смог принять его тогда, когда его нужно было принять?
