Дмитрий Емец - Месть валькирий
Мефодий встал, озабоченно разглядывая покрасневшие костяшки на кулаках.
– Вандализм – самое приятное занятие после охоты на ворон, – сказал он, оценивая масштабы разрушений.
Депресняку надоели шторы, и он перелетел на стол Улиты.
– Эй, ты! «Чудище обло, озорно, стозевно и лаяй», слезай оттуда! – закричала Даф. Кот, разумеется, притворился глухим и вообще отнесся к цитате из Тредиаковского со доровым пофигизмом.
Пришлось схватить его и зажать под мышкой.
– «Чудище обло, озорно, стозевно и лаяй»... – повторил Мефодий, запоминая. – Я знаю еще при-кольнее. Эдька где-то вычитал. «Cipa пухтаста полохлива довговуха тварина».
– Это чье? Тоже Тредиаковского? – завистливо спросила Даф.
– Не, зачем сразу так брутально? Просто загадка про зайчика, – пояснил Меф.
Неожиданно Депресняк, покорной муфтой свисавший с руки у хозяйки, изогнулся, зашипел и, полоснув пытавшуюся удержать его Дафну бритвами когтей, прыгнул Мефодию на грудь, передними лапами хлестнув его по лицу. Тот, никак этого не ожидавший, закричал от боли и опрокинулся назад.
Даф, сердито вопя, бросилась оттаскивать Де-пресняка от Мефодия. Кот не стал ее дожидаться и юркнул под стол. Мефодий сел, ощупывая порезы на щеке.
– М-да... Это не зачик... Или зайчик, у которого было трудное детство, – сказал он мрачно.
– Ничего не понимаю... Он никогда на меня не нападал! – сказала Даф, морщась и разглядывая свою окровавленную руку.
– Эуазээ... Ум! – внятно произнес Евгеша.
– Чего ты?
– Ум... ум... я не брежу, нет? Мошкин показывал на групповой портрет мрака, висевший на стене, у которой только что стоял Меф. Начальник английского отдела Вильгельм вскидывал руки, как картонный паяц, беззвучно вопил и в ужасе показывал на свою грудь. Там, на палец ниже воротника, подрагивала короткая, не длиннее карандаша, блестящая сабля. Как она могла оказаться здесь, в защищенной резиденции мрака, было неизвестно. Высвободившись из обшивки стены, сабля повисла в воздухе, точно флюгер, выбирая направление. Подождав, пока острый конец укажет точно в грудь Мефодию и замрет, Даф усмирила ее хищные инстинкты двойной маголодией.
Звякнув, сабля упала на пол, как хЫщный Ос, которого подбили в глаз ломом. Наклонившись, Даф спокойно подняла ее. Сабля лежала на ладони смирно. Даже зазубрины перестали скользить по клинку. После двойной маголодии она была не опасна.
– Вылезай, кошак! – сказала Даф, обращаясь к запрещающим огням светофора, мерцавшим под столом. – Ты оправдан. В другой раз, когда захочешь спасти кому-нибудь жизнь, царапай меня одной какой-нибудь лапой, а не всеми сразу.
– Кто-то послал саблю, чтобы она заколола меня? Так, да? – спросил Мефодий. Страх приходил только сейчас. Упругими короткими толчками.
– Угум. Если это та штука, о которой я думаю, даже самая маленькая рана была бы смертельной, – подтвердила Даф.
– Но как она попала в резиденцию?
– Артефакт тьмы... Резиденция мрака... Лично я не вижу проблем, – сказала Даф.
Мефодий посмотрел на портрет, где бонзы Тартара сгрудились над неподвижно лежащим Вильгельмом. Если бы не кот, почуявший беду, на его месте был бы теперь он, Меф.
– Ты можешь узнать, кто послал этот клинок? – спросил он у Даф.
– Не знаю. Попробую.
Держа саблю на ладони, Даф закрыла глаза. Сосредоточилась. Затем, отложив саблю, но, охраняя в памяти ее образ, поднесла к губам флейту, откликнувшуюся тонким, жалобным, почти птичьим звуком. Лицо Даф стало печальным.
– Несколько часов назад этот клинок держала в руках... валькирия... – сказала она.
– Что-о?
– Ты не ссорился ни с кем из них? – озабоченно спросила Даф. – Хотя, боюсь, валькириям достаточно и того, что ты возможный наследник мрака.
– Лигул требует, чтобы я убил одну из валькирий. Возможно, ей это стало известно, и она решила опередить меня, – пояснил Мефодий.
Даф невесело присвистнула.
– Жить становится все интересней. Валькирии посылают заговоренные клинки, чтобы разбираться с врагами. Скоро Тартар и Эдем поменяются местами, а я окончательно запутаюсь, – сказала она.
– Погоди! Валькирия, которая послала саблю, знает, что я жив? – вдруг спросил Мефодий.
– Если и не знает, то вскоре узнает. Раз я ощутила ее присутствие, значит, у нее с этой саблей связь, – неосторожно сказала Даф.
Мефодий мстительно сдвинул брови.
– Связь? Прекрасно. Связь, как говорит Арей, это железная дорога, а вагончики по ней катаются в обе стороны.
Он отозвал в сторону Мошкина и что-то негромко спросил у него. Тот читал магические книги с утра до вечера, потому что когда читаешь, прячешься от реальной жизни и мир не кажется таким бестолковым и враждебным. Мошкин ответил, как всегда, неуверенно и сам словно сомневаясь. Как говорила его прежняя, из лопухоидной жизни учительница: «Женя, ты всегда говоришь умные вещи с таким видом, будто несешь невообразимую ахинею».
Мефодий деловито кивнул и вернулся к абордажной сабле. Он был холоден и спокоен, как медицинский скальпель. Не успела Даф спросить, что он собирается делать, как зрачки его расширились и сверкнувшее в них темное пламя коснулось клинка. Резиденция мрака содрогнулась до фундамента. Свеча на столе вспыхнула длинным белым языком, лизнувшим потолок и потянувшимся к Даф.
– Я это видел? Что это было? – тревожно спросил Мошкин. Реплика была вполне в его духе и заканчивалась, разумеется, вопросительным знаком.
– Предупреждение. Тот, кто послал клинок, надолго это запомнит! – отозвался Мефодий.
Сам того не замечая, ладонью он энергично провел по лицу, точно снимая с него паутину, и с прежним, спокойным и приветливым, выражением посмотрел на Даф.
– Ты чего? – спросил он с удивлением.
– Ничего, – сказала Даф, избегая смотреть на него.
Она видела лицо Мефодия в тот миг, когда в зрачках его зажегся огонь. Оно изменилось до неузнаваемости. Это было лицо демона – жестокого, яростного демона, не знающего пощады. А если так, зло уже пустило в Мефодия корни. Корни эти оплетали его внутри, проникая в самые сокровенные уголки. Для зоркой Даф это уже было очевидно. А вот догадывался ли об этом сам Мефодий?
***
Ирка играла с Антигоном в шашки, думая о чем угодно, только не об игре. Доска была сама по себе интересна, как и большинство предметов, имеющих отношение к магическому миру. Составленная, по легенде, из мозаичных обломков плит Храма Вечного Ристалища, доска была непредсказуема. Порой самая обреченная шашка проходила на ней в дамки, вопреки всем законам игры. Иногда же положение шашек менялось безо всякой на то причины, и ты понимал вдруг, что вместо выигрышной партии ты играешь совсем другую, явно проигрышную. Пользуясь тем, что мысли Ирки были далеко, Антигон неизменно выигрывал, и с каждой новой победой нос его все больше раздувался от гордости.
