Тени Шаттенбурга - Луженский Денис
– Да сколько угодно, – пожал плечами нюрнбержец.
– Ну-ка, быстро, быстро! – зашипел конюх. – Негоже людям ждать!
В двери проскользнули мальчишка-поваренок и две девушки. Оглядываясь на Микаэля, они подхватили несколько вязанок соломы и потащили их к выходу. Поваренок глядел чуть не с завистью (не иначе завтра сам будет выстроганным из деревяшки мечом сносить головы воображаемым врагам), первая девушка явно думала лишь о том, как бы быстрее сбежать, а вот вторая… Она оказалась той служанкой, которую воин схватил за руку, когда кричал на Кристиана. Пока остальные косились на Микаэля, девчонка не сводила взгляда со второго гостя. Под выбивающимися из-под чепца соломенного цвета прядями сияли удивительно красивые темно-синие глаза. И вовсе она не бледная…
Заметив, что Кристиан поймал ее взгляд, девушка быстро отвернулась, но юноша успел заметить, как легкий румянец окрасил девичьи щеки. Святые угодники!
– Не о том думаешь, – оторвал его от сладостно-тревожных мыслей голос воина.
– А?
– Думаешь, говорю, не о том, – Микаэль, держа тренировочный кинжал за кончик клинка, легонько стукнул юношу рукояткой по лбу. – Отвлекаешься, вот и толку нет.
– Да не дается мне эта наука! Руки словно деревянные.
– Голова у тебя деревянная, Кристиан, прости господи. Сколько же можно показывать?
– Ну вот такой я глупый!
– Не ерепенься, ты не глупый. Но поверь – просто поверь! – не все ты умеешь делать лучше, чем другие.
– Разве я спорю?
– А чего ж тогда все по-своему норовишь?
– С непривычки. Да и вообще – говорю же, не выходит!
– Человек всему научится, если захочет. Понял? Ну-ка, давай еще раз.
Микаэль вложил в ладонь юноше рукоять кинжала.
– Вот так держи, понимаешь? Хватаешь клинок, словно ложку… Во-от, совсем другое дело. Ну, чувствуешь разницу?
Кристин кивнул. Рукоятка и впрямь лежала в руке как-то… иначе.
– Хорошо. А теперь скажи, куда будешь бить?
Странный вопрос. Юноша вспомнил, куда целил опытный воин.
– В живот. В горло. В грудь.
– Ну это или от большой простоты или если враг сам подставится, – Микаэль ухмыльнулся. – Так, как ты, ага. Но на чужую глупость надеяться – хуже нет ошибки. Ударь в грудь – наверняка попадешь в ребро. Больно, но не смертельно. К тому же на теле обычно если не доспехи, так одежда.
– Куда же тогда бить?
– Проще всего – в руки, – Микаэль напряг предплечье. – Смотри.
Под загорелой, словно выдубленной кожей виднелись темные канальцы вен, струны сухожилий, и мышцы играли, когда телохранитель шевелил пальцами.
– Руки уязвимы. Режь вены: враг кровь потеряет – ослабеет, да и рукоять намокнет – выскользнет. Рассекай мышцы: враг кулака не сожмет. Сухожилия рви: тогда руке и вовсе конец. Срубай пальцы: лучше те, которыми оружие держат.
Кристиана передернуло. Все это у нюрнбержца вышло слишком уж… натурально.
– Каждое твое движение должно причинять боль, – продолжал, не обращая на его гримасу внимания, Микаэль. – Ни выпада напрасно, ни взмаха впустую! До живота или горла дотянешься не вдруг, а руки всегда ближе.
Теперь юноша по-новому взглянул на оплетенные сеткой старых шрамов руки воина.
– А тебя, наверное, много раз так ранили?
– Было дело, – кивнул тот.
– И как же ты тогда бился, если клинка не удержать?
– Как… Ну можно нож или кинжал в другую руку перебросить, – оружие, как живое, запрыгало из ладони в ладонь. – А если в кисть или предплечье ранили, можно еще вот так…
Микаэль крепко зажал кинжал в локтевом сгибе, сделал несколько стремительных выпадов. Челюсть у юноши отвисла от удивления, и воин улыбнулся.
– Устал?
Послушник помотал головой.
– Правильный ответ, – снова улыбнулся воин. – Все равно никуда не уйдешь, пока хоть раз до меня не дотянешься.
Святые угодники! Значит, это надолго. Видно, мысли Кристиана ясно отразились на лице: нюрнбержец рассмеялся, но необидно, по-доброму.
– Нападай!
3
– Ну неужели я и впрямь похожа на ведьму? Матиас, малыш, ты ведь меня сколько знаешь?
– Сколько живу на свете, столько и знаю, – парень старался не смотреть на женщину за решеткой, но получалось плохо. Ведь он и в самом деле знал ее столько, сколько прожил на свете, – уже семнадцатый год. – А ведьм я и не видел никогда.
– Ну вот! – Она заискивающе посмотрела на него сквозь железные прутья. – Ты же не веришь, что я в самом… в самом деле…
Женщина закусила кулак, чтобы не расплакаться.
– А почем я знаю? – вскинулся Матиас. – Чего ж вы тогда на площади-то грянулись, когда инквизитор только что и рукавом задел? Может, то не рукав был, а сила святая?
– Да что ты…
– И кошка у вас черная!
– Кошка?! Да когда это было, Матиас? Ты же еще пешком под стол…
– А и что? – Охранник стукнул древком копья об пол, словно стараясь придать больше веса своим словам. – Была ведь? Вот так! А ведь известное дело, у каждой ведьмы – непременно черная кошка!
Он перевел дыхание. Разговоры эти ему уже осточертели до невозможности. И ведь еще неизвестно, кому тут тяжелее приходится: прядильщицу эту, Терезу Дресслер, законопатили в холодную с подозрением на ведовство, а ему-то за что тут томиться? Ее сторожить? Тут ведь двери такие, что тараном не своротишь, решетка из прутьев чуть не в два пальца толщиной. Куда Тереза ускользнет? Крысой оборотится или жуком каким? Так если б могла, давно бы оборотилась, нет?
Женщина за решеткой сгорбилась, обреченно уткнулась лицом в сложенные ладони. Конечно, она понимала, что не сторожа убеждать надо, а святых отцов, и прежде всего – того инквизитора. Это ведь лишь падучая, а против церкви и людей она никогда ничего не замышляла! Конечно, всю жизнь скрывала от окружающих свой недуг, и ей это удавалось, благо приступы были редки. Но вот теперь… Она всхлипнула. Что же с ней будет? Закуют в кандалы, будут испытывать водой и огнем? А потом что – костер, плаха?
Тереза Дресслер мучительно застонала от осознания своей беззащитности.
– Хватит ныть! – вскрикнул Матиас и шваркнул по столу кулаком, да так, что подпрыгнула миска с засохшей овсянкой, а пламя свечи заметалось, бросая на каменные стены кошмарные тени. – Хва…
Голос оборвался хрипом, наконечник упавшего копья звякнул о пол. Охранник ткнулся лицом в стол, и вскинувшаяся прядильщица увидела, как со стола часто-часто закапали тяжелые капли, почти сразу же превратившиеся в густую струйку. В скудном свете свечи она мнилась черной, но Тереза догадалась: будь здесь светлее, быстро растущая лужица на полу выглядела бы алой.
Из сгустившейся за спиной стражника тени выступил рослый мужчина, резким движением стряхнул с руки черные капли, и на миг прядильщице показалось, что пальцы у него небывало длинные, будто увенчаны когтями.
– Жаль, недосуг узнать его получше, – хищно улыбнулся незнакомец. – Но он ведь совсем юнец, ничего еще не видел. Что в нем может быть интересного? То ли дело ты…
Стремительным рывком он оказался возле самой решетки, и просунувшаяся меж прутьев рука стальной хваткой сжала плечо Терезы. Последнее, что успела разглядеть онемевшая от ужаса женщина, – это лицо: непрерывно меняющееся, оплывающее, словно она смотрела на него сквозь текучую воду…
4
Мир трясся, раскачивался и скрипел, точно плохо смазанная телега. Скрип этот, пронзительный и громкий, ржавой пилой вгрызался в череп. Ох, кровь Христова, да за что ж такая пытка?!
«По крайней мере я жив. У мертвых голова не болит…»
«Почем ты знаешь, что болит у мертвых, а что нет?»
Вторая мысль Николасу не понравилась. Смерти как таковой он не боялся, но умереть лишь затем, чтобы убедиться в правоте церковников, пугающих паству загробными муками…
– Где я?
Удивительное дело – получилось и открыть глаза, и сесть, и задать вопрос. Глупый вопрос, совсем никчемный.
– В моей повозке, господин, – человек, правивший лошадьми, обернулся. Бородатый, всклокоченный, плохо одетый…
