На Дороге (СИ) - Вель Софья

"Ай!", — закричали несколько зернышек, оторванных от большого шара. Остальные проводили их немым недоумением, перешедшим во вспышку разных чувств. Одни кричали, другие наскоро повторяли уроки полета и сева, третьи растопырили хвосты, надеясь взлететь повыше.

С шумным "Ах!" верхние и нижние зернышки перемешались и полетели кто куда. И только одно семечко отчаянно вцепилось ручками-колючками в бутон, не стремясь расставаться.

Оно совсем не думало о путешествиях или прелестях родной поляны, желая только одного — вернуть вчерашний день.

Ветер был неумолим. Резкий порыв, предвестник грозы и бури, ухватил семечко за хвост и подбросил к самым небесам.

Семечко крепко зажмурилось, ветер играл с ним, подкидывая и кувыркая. Семечко пыталось вспомнить, как правильно распушать хвост, как верно скользить по воздушным потокам. Но ничего не вспоминалось.

Наконец порывистый предвестник гроз сменился легким шалуном-эфиром. Семечко перестало путать небо с землей. Оно робко открыло глаза и зачарованно выдохнуло.

Вокруг был Мир. Семечко парило, уже доверчиво подставляя хвостик ветру.

Но эфир-озорник переменился и понес его к реке…

А в реке живут рыбы. Страшные чудовища, готовые слопать. А если и не рыбы, то оно же потонет! Стоит только замочить хвост!

Семечко взмолилось: "Ветер, отпусти меня здесь!". Но ветер не слушал, дуя то ласково, то порывисто…

Река была все ближе. Теперь семечко умоляло не прекращать дуть, но проказнику-ветру наскучило и… он стих.

Семечко оказалось прямо посреди реки. Как уж оно крутило пушистым хвостом, но гладь с кругами от дыханья рыб неумолимо приближалась. Словно в насмешку, ветер подул, отбрасывая к тенистому краю, полному кувшинок.

Семечко шлепнулось на широкий лист. Потерло бок и растерялось, — что теперь? Вокруг была вода и рыбы, а на листе кувшинки корни не пустишь… Так пролежало оно ночь и совсем озябло.

Кто-то толкнул кувшинку, семечко полетело кувырком, совсем рядом булькнула рыба. До натянутой водной пленки оставалось мгновение. Семечко зажмурилось…

Как вдруг его резко потянуло вниз, путая хвост, оно шлепнулось в реку, но воды наглотаться не успело — подхватили чьи-то теплые ручки.

— Ой! — Фей совсем не ожидал увидеть семечко вместо хвоста стрекозы. — Ты откуда тут?

Семечко дрожало. Вид у него был самый несчастный.

— Э-э-э, дружок, да ты замерз! И что это за гадкая пакля? — Фей ласково погладил его и… оторвал хвост. Семечко растерянно проводило взглядом бесполезный теперь хвост, а Фей добродушно продолжил: — полезай ко мне в сумку.

И семечко очутилось в сумке Фея, где пахло пыльцой и светом.

Фей тем временем продолжил гонки на стрекозах, но тут полетел кувырком, бедное семечко бултыхнулось в воду, и теперь не могло себе помочь хвостом. Оно замерло перед самым носом рыбы. Рыба раскрыла пасть…

Резкий плеск оглушил. Семечко подумало: вот и все — история его станет поучительной… Но услышало веселый смех:

— Эгегей, дружок! Мы летим! — Они, и правда, летели. Фей поймал стрекозу той самой сетью, которой прежде выловил семечко. И теперь крепко держал крылатого "коня". Стрекоза неслась вперед. Через миг Фей с семечком в руке стоял на берегу.

— А давай, я посажу тебя?

Фей выбрал чудное место на пригорке. Вид открывался и на лес, и на долину, а река осталась где-то позади. Фей выкопал ямку и бережно положил в неё семечко, как в кроватку, накрыв одеялом из земли.

— Ну вот, видишь, как все славно вышло. Навещу тебя завтра!

Семечко уснуло блаженным сладким сном, чтобы проснуться юным одуваном с резными листьями».

[1] оборотень

[1] Черно-синий.

Глава Шестнадцатая

Сны Дракона. Олейя. «Ад будет милей». Маленький дракон.

Родовая твердыня, — замок Арун'Ках, — тонул в зимнем рассвете. Неприступная крепость в горах, полных темных ущелий и звонких водопадов, встречала солнце как нелюдимая старуха встречает правнуков — нехотя, повернувшись спиной.

Окна покоев глядели на обрыв. Оли замерла, позволяя малиновым лучам касаться себя. Короткий сон не принес облегчения, маленький дракон слал видения, вспоминал историю рода. Только ей все это ни к чему.

Нетронутый обед сменился завтраком. Элии в доме отца были расторопней. Не даром они лирны, а не эльдары: огонь в камине никогда не гас, а шторы были убраны. Замечая сложное состояние госпожи, лирны подстраивали под неё свои шаги и голоса. Стоило ей пожелать — услуга оказывалась быстрее, чем мысль успевала возникнуть, в другое время лирнов было не слышно и не видно.

Олейя и не думала о них. В моменты просветлений, обычно наступавшие после драконьих снов, она вспоминала детство, игры, классы… Родных вспоминать не приходилось. Они были рядом.

В черные часы Олейя становилась участницей их страшной тризны[1], и вкус обычной еды превращался в тлен. Она видела братьев, раздирающих сухими, мертвыми руками чью-то плоть, видела отца, терзающего еще живую добычу. Видела мать, как волчицу, жадную до крови. Но страшно было не это, страшно было, что и они видели Олейю.

Она живая вошла в царство мертвых, в самый черный его зал. Оли билась, пытаясь освободиться от навязчивых кошмаров, и все глубже увязала в них. В каждой тени прятался монстр из Темных миров, в каждом скрипе слышался рык, жадный до теплой крови. Лица живых то и дело искажались гримасами смерти, её тленом, голоса тонули в небытии.

И только огонь оставался неизменным.

Живой целительный священный…Неосквернимый смертью, ее тленом.

Чтобы не видеть глумления смерти над живыми, Олейя заперлась в личных покоях, где невидимый лирн не давал огню угаснуть. Все тот же лирн приносил еду, и забирал ее нетронутой — трупные мухи и могильные черви не давали принцессе коснуться любимых блюд. А сотрапезники были настолько безобразны, что голод исчезал сам собой.

Оли смотрела на искрящийся снег, стараясь не слышать клацаний зубов братьев, продолжавших пир даже при свете утра и неугасимого огня.

Снег был чистый, малиновый и синий, солнце сделало его таким. Оли вспомнила, как когда-то играла с крыланицей в снегу. Было чудесно…

Чудесно… Чудесно, что в Аду она не одна, маленький дракон с ней, это он заставляет иногда спать, он умоляет о глотке воды и сухаре.

Но ему не победить смерть, она пришла за ними обоими. Они оба ею прокляты. Все её дети прокляты. Смерть получит их всех.

Об этом говорят её братья, вгрызаясь хищными зубами в кости, об этом смеется отец, ожидающий предательницу-дочь для полновластной расправы. Об этом усмехается мать, все пишущая послания из посмертия. Одну только строчку: «Ад будет милей…». Будет милей.

Олейя смотрела на узкую дорогу, ведущую к воротам замка. Хотелось сбежать, прямо через окно, и пусть до искристого снега лететь больше сотни метров…

Но на окнах чары… Её сил не хватит, чтобы снять защитное волшебство… И все прекратить.

Малиновое утро вдруг озвончилось эхом. Кто-то приближался к замку. Олейя, не отрываясь, следила за всадниками — на дорогих плащах был вышит герб, герб их отца — золотой лев на фоне из пурпура и кобальта.

Драконы были здесь…

Сны дракона. Деревенская свадьба.

К обеду Сильвия и ее спутница добрели до деревни. Проворная бабка побежала разузнавать что да как. Сильвия с осликом остались ждать. Остолопик покачивался из стороны в сторону, уперевшись мордой в куст, к спутнице он словно специально повернулся задом.

— И что тебе только приснилось? — Сильвия ласково потеребила по загривку, но ослик отпрянул. — Что с тобой? Ты меня боишься?

Догадка стала неприятным откровением — Остолопик чует в ней Зверя. В горле встал ком:

— Не бойся, по крайней мере, пока, а потом…Потом беги, и хозяйку свою уводи!

Показалась Авдотья, от быстрого бега волосы старухи растрепались, сама она отдувалась и пыхтела:

— Запарилася я! — шумно выдохнула бабка и не сбавляя темпа продолжила. — Ой, кости мои кости!