Сказки тени (СИ) - Сомору Войцех

— Тогда зачем?

— Ты ранен, — Кан пожал плечами, — и не заходил на нашу территорию. Не хочу начинать службу с того, что мучаю раненого врага.

— Новенький?

— Временный начальник гарнизона, Цинь Кан. А ты?

— Не твоё собачье дело, кто я.

— Ну почему же... — Кан поддел пальцами его одежду. — Брони особой нет, оружия тоже. Одет легко. Не охотник. Значит, разведчик.

— Подожди… Ты родственник южного шэнми?

— Он мой отец.

— Тогда проваливай дважды.

Кан закатил глаза. Он мог бы отправить пленника в темницу, но тот явно этого и ждал. Вместо этого Кан повернул голову к солдатам.

— Лекарь уже приходил?

— Только перевязал раны, господин Цинь.

— Если в следующий раз я вернусь и услышу, что его не лечат, то господин лекарь последует за господином интендантом. Ясно? — Кан встал, склонившись в полупоклоне перед пленником. — Восстанавливайся, разведчик. Ты чудом выжил.

Когда Кан ушёл, пленник, доедая суп, зыркнул на солдат.

— И что же выродок шэнми сделал с вашим интендантом?

— Отвёз в лес и оставил волкам. Не переживай, для тебя он что-нибудь поинтересней придумает.

***

Через две недели в форт прилетела птица. Никто не знал, как она влетела в кабинет Циня, но тот не удивился — он уже видел это существо на плече у Лина. Теневой ворон с дрожащими льдинками в ненастоящем теле принёс в клюве записку. На деревянной дощечке острыми насечками было вырезано послание: «Именем шаньюя Хэшэри-хала, верховный жрец Мэйлэ Лин требует переговоров о возвращении пленника».

Кан хмыкнул. Пленник за всё это время в форте чувствовал себя получше некоторых солдат и смирился с тем, что странный «сынок южного шэнми» приходил к нему по вечерам, угощая каждый раз чем-то новым. И Кан расспрашивал пленника, но не совсем о тех вещах, о которых следует осведомляться при допросе. Кана интересовали легенды Линьцана, праздники, как хоронят мёртвых, как ухаживают за девушками. Ни один разговор не касался границы или споров вокруг шахт, и постепенно пленник привык, хотя так и не назвал своего имени. Но с каждым днём он выглядел всё задумчивее, неизменно ожидая подвоха и получая в ответ лишь очередной вопрос о летоисчислении в их краях.

Кан повертел дощечку в руках, посмотрел на ворона и достал бесценную бумагу, решив проявить определённое уважение к Лину. В конце концов, он помог им в ночь шествия.

***

— Ваш чай отвратителен, южанин, — как-то сказал ему пленник.

— Это ещё почему? С другой стороны, то, что доставляют сюда… кхм… Держи. — Кан протянул ему ящерицу.

— Что за дрянь?

— Сушёный геккон. Между прочим, моё любимое лакомство, сестра прислала.

— Допустим… А не так уж и плохо. Но самый лучший чай — северный. В него добавляют оленью ягоду и горицвет, а заварив, бросают снежные цветы, если весна. Это тебе не ваша трава…

— Допустим, — повторил за ним Кан. — Но придётся тебе довольствоваться мерзким южным чаем. Так что ты говорил про легенды о звёздах?

***

Кан улыбнулся. Он уже знал, что написать Лину.

«Именем его величества Императора, волею Неба вступившего на престол, всемилостивейшего, да славится его правление десять тысяч лет, я, начальник гарнизона форта Илао, цзюэ Цинь Кан, согласен на проведение переговоров через три дня у стен форта. Империя милостива к варварам и согласна вернуть пленника в обмен на дань, принесённую Линьцаном с уважением и почестями. Великая Империя Хань требует от варварского народа мешок оленьей ягоды и мешок горицвета».

Закончив это высокое послание, Кан поставил печать, свернул бумагу, обвязал её самой красивой лентой и отдал молчаливо ожидавшему ворону.

Он многое бы отдал, чтобы посмотреть на лицо Лина, когда тот ознакомится с грабительскими условиями договора.

***

Тем временем, пока Кан приводил форт Илао в порядок после шествия, Амань тоже получил послание. Он развернул письмо уже дома, бегло скользя взглядом по строчкам, истинный смысл которых был понятен только ему. Само письмо выглядело совершенно безобидной просьбой дальнего родственника о помощи, такие обычно выбрасывают, даже не читая. Но Амань спустился в подвал, положил бумагу на пол, щёлкнул пальцами — и она вспыхнула, оставив на полу мелко подрагивающие следы порошка из чанкинских кристаллов, который, тлея, открывал совсем другие иероглифы.

«Её величество Императрица Чанкина, рассмотрев ваше предложение, милостиво соглашается на предложенные условия. Вашей семье будет предоставлена защита; любые обвинения, выставленные Ханьской династией, не будут признаны Императрицей. За вами сохранится статус цзюэ, покуда вы вы исполняете взятые на себя обязательства. Императрица обещает сделать исключение в законе «О проклятых» для вашей семьи на десять поколений вперёд».

— Вот и славно. — Амань стёр тлеющий порошок, уничтожая послание, и мрачно оглядел подвал. — Думаю, это займёт пару лет.

Не то чтобы он решился на государственную измену сразу — в конце концов, они с Императором буквально выросли вместе. Он даже назвал бы это дружбой, если бы главной причиной их взаимопонимания не было обоюдное осознание, что ни одному из них не суждено подпустить кого-либо ближе, чем на расстояние вытянутой руки. У Императора не могло быть друзей. У шэнми тоже. Как ни странно, в своё время это действительно помогло им: Император достиг абсолюта власти далеко не простым сидением во дворце — Амань прекрасно знал, как легко летят головы и сыплется яд, если его величеству что-то нужно. Император, в свою очередь, понимал, что Амань скорее упивался кровавым следом собственной силы, чем испытывал — хотя бы условно — угрызения совести. Неважно, как долго он сокрушался о бремени контроля над демонами, о скорби по жертвам и о тяжких решениях, которых требуют тяжкие времена.

Небо над империей слишком давно было мирным. Они старели, а напряжение росло. Сколько Амань ещё сможет участвовать в подковёрных войнах, прежде чем объявится умник, который выскажет светлую мысль, что пора бы расторгнуть опасный и ненадёжный союз? И сколько сил осталось у Империи, чтобы противостоять соседям?

Амань слишком хорошо знал положение вещей в войсках и всё больше склонялся к тому, что ему самому следует сменить цвета и найти новый дом, достаточно безопасный, чтобы его дети могли спокойно вырастить внуков, не боясь быть казнёнными вместе с ним. Чанкин казался наилучшим выбором. Теперь осталось расплатиться за сотрудничество, а потом… Потом он разберётся на месте. Главное — успеть первым в этом змеином гнезде, которое по недоразумению зовётся Лояном.

***

В тот же вечер пришло ещё одно письмо, которое Сюин тут же скомкала и бросила в угол. Потом она всё же подняла его и прочитала, чтобы порвать и выругаться словом, совершенно непозволительным для почтительной дочери из благородного дома.

«Дорогая Сюин, отец всё-таки вызвал меня домой. Не имею ни малейшего понятия, зачем я ему, если рядом столько братьев, но, боюсь, в этом есть и их вина. Я буду писать тебе так часто, как смогу: ты ведь почти ничего не знаешь о наших краях? Постараюсь вернуться в столицу, когда представится случай. Время, проведённое с твоей семьёй, было удивительным. Во всех смыслах. Пожалуй, я никогда не видел ничего хоть немного похожего. Это пугает, но только поначалу. Передай моё бесконечное уважение твоему отцу и удар палкой Кану, как только он вернётся из своей северной глуши.

Чжан Вэй».

И хотя Сюин и понимала, что сын не может ослушаться отца, ей почему-то хотелось плакать. Конечно, у них ничего бы не вышло. Конечно, это всё детские глупости, отец так и говорил, глядя сквозь пальцы на их дружбу, но… но… Будь всё, как в красивых легендах, она бы сбежала. И Вэй. Они бы подались в бродяги, стали бы грабить повозки торговцев. Она всегда бы носила калирамские шаровары и ела еду прямо с костра, а у него были бы шрамы, повязка на глазу и огромный меч. Вэя боялись бы все разбойники, а брат объявил бы на беглецов охоту, но не мог бы их поймать. А когда догнал бы, они сели бы возле костра и выпили, чтобы разойтись, потому что Кан понял бы, как она счастлива…