Екатерина Соловьёва - Хронофаги
Светлая чёлка промелькнула среди круглых лохматых макушек ярким лучом надежды. Пижама розовела свежим флоксом внутри клумбы увядших навеки цветов жизни. Вета даже удивилась собственной радости.
— Римма! Римма, стой! Я здесь, здесь!
Расталкивая безвольные, словно манекены, тела она пробралась к дочери, но та уже мало отличалась от остальных. Пустые глаза, апатичный взгляд, едва бьющаяся жилка на шее.
— Ри… Римма! Очнись! Скажи что-нибудь!
Девочка болталась в руках, как тряпичная кукла, не узнавая никого вокруг. Вета безуспешно тёрла ей щёки, что-то кричала, но дикое отчаяние подступало к горлу с каждой секундой. В конце концов, девушка опустилась на холодную землю и принялась раскачиваться, баюкая дочь.
— Давай… Скажи хоть что-нибудь. Я же здесь, с тобой. Я пришла, чтобы тебя забрать… Вернись ко мне. Будем подругами. Хочешь в кино вместе? Сказку на ночь и чай с малиновым вареньем? Или по магазинам… На выставку японских гравюр…
Вета закрыла глаза, не в силах видеть эту безликую толпу. Губы всё ещё что-то шептали, касаясь тёплой мочки уха Риммы, словно невидимые голоса матерей. И вдруг сквозь тяжёлое дыхание Бертрана послышалось хриплое:
— Враньё…
Боясь спугнуть чудо, девушка отняла от груди ребёнка и заглянула в грустные глаза цвета свежезаваренного чая. И тут же опустила голову.
— Враньё… Прости… Я бы и правда хотела иметь такую дочь, как ты. Когда-нибудь. Нянчить, заботиться… А сейчас даже о себе позаботиться не способна. Не знаю, зачем живу, чего хочу…
— Знаешь. Просто боишься. Что не получится, что они все умерли. А они живут. И всегда жили с тобой рядом. И эльф, и Гуро, и Идана.
— Откуда… Почему ты так думаешь?
— Я знаю. Ты просто струсила, как твой отец, ты ему поверила. А бояться нельзя. Страх заставляет стать хронофагом и пожирать своё время. Скажи, сколько бы историй ты написала, если бы могла?
Вета поняла, что тяжело дышит, не в силах оторвать глаз от Риммы. Слёзы подступали удушливой волной, горькой, как лекарство. Такое нужное лекарство…
Дочь вдруг порывисто обняла и зашептала скороговоркой, обжигая ухо:
— Ты, правда, хочешь, чтобы я вернулась?
— Да…
— Тогда слушай быстро и запоминай. Кардинал тебя использует, чтобы вытащить меня отсюда. Он хочет вернуть память Сатурну. Для этого ему придётся убить меня, а умирать я не хочу.
«Время лучше убивать, чем терять!» — прокричал сумасшедший бог в голове Иветты.
Вверху резко стемнело, словно чья-то тень закрыла невидимое блеклое светило.
— Вета, быстрее… — предупредил Бертран.
— Есть способ обмануть его, — продолжала Римма. — У тебя будет год, больше нельзя. Я буду с тобой, ничего не бойся… Ты меня и не заметишь. Скажи ему: грехи сына превзойдут грехи отца. И лишь совершивший грех да искупит его…
Вета почувствовала, как ухо щекочет, словно пером, повеяло тёплым, как нагретая подушка, дыханием. Руки свесились, удерживая в объятьях пустую пижаму. Девочка исчезла. Нет… она здесь, близко и в то же время недосягаемо. Внутри. Под сердцем. В голове вдруг чётко вырисовалась картинка, как голая замёрзшая девочка ранним утром бредёт по спящему осеннему городу: вся скрюченная, дрожащая. Фонари ещё не погасли, но все окна темны и равнодушны, разве два-три желтеют уютом кухонь. Ледяной порыв ветра приносит с пруда жестокий холод и, о, счастье! — простыню с чьего-то балкона. Девочка улыбается первой в жизни удаче, пытается закутаться в полотно с головой, но босые ноги жжёт стылый бетон. И она бредёт дальше, туда, где ждёт мать, которая обнимет и обогреет. Ведь не может же быть иначе, правда?..
— Вета!! Ты что наделала!
Бертран рычал, оскалившись, с клыков капала слюна. Дети пропали, небо налилось свинцом, в воздухе завывали несколько вихрей.
— Все теперь умрут, понимаешь?!
— Ты хотел убить её! — разозлилась девушка.
— По-твоему, может жизнь одного человека стоить жизни целого мира?
— А, по-твоему, нет?
Ветер взвыл громче, перекрывая голоса. Вета прикрыла глаза ладонью от пляшущей пыли. На горизонте жабой вздувалась синяя пугающая туча, она росла с каждым мгновением, грозя в скором времени подобраться к ним.
— Беги! — пролаял Бертран. — Нас заметили!
Он зажмурился, помотал мордой и упал в клубящуюся пыль. Догонял Иветту уже злой, как чёрт, кардинал, не успевающий отплёвываться от пыли и песка. Он схватил её за руку и начал лавировать между заборами.
Всё слилось в кромешную желтоватую пелену, предметы угадывались по очертаниям. Ветер швырял в лицо скомканные обрывки газет, мокрые тряпичные игрушки, мелкие камни. Девушка налетала на что-то, запиналась, падала, Бертран выдёргивал её за шкирку и волок вперёд.
— От кого мы бежим?! — прокричала она.
— Кустоды! Стражи царства мёртвых! Отсюда не возвращаются!
Они бежали, что было сил, сопротивляясь неистовой силе ветра, но когда тьма накрыла целиком, стало ясно, что погони не избежать. Туча опустилась резко и хищно. Ветер стих так же внезапно, Вету и Бертрана качнуло по инерции, они навзничь рухнули в пыль. А когда поднялись, фиолетовые призрачные фигуры стояли кругом, за которым бушевал дикий ураган. Их голоса шелестели песком в стеклянной колбе часов, но так, что было слышно каждое слово.
— Живые… Живые…
— Смерть живым…
— Они наши… наши…
Костлявые пальцы потянулись вниз, к лицам, шеям, и девушка вдруг поняла, почему у детей такие бледные лица, чёрные губы и ногти.
«Они трогают каждого… А потом дети гаснут…»
— Идите к демонам!.. — устало рявкнул Бертран, неуклюже отмахнувшись. — Princeps gloriosissime… coelestis militiae, Sancta Michael Archangele, defende nos in proelio…[Княже преславный воинств небесных, святой архангел Михаил, защити нас в бою. Молитва «Ко святому Михаилу Архангелу».]
Призраки возбуждённо зашептались, суетливо задёргались. Кто-то потирал руки, кто-то издевательски смеялся:
— Твоя вера бессильна здесь, святоша… Мы уже были здесь… когда тот, кого зовёшь ты, ещё не родился…
— Вы ничего не можете… — выдавил Бертран и закашлялся, выплёвывая остатки пыли. — На нас кресты…
— Смертный… если ты думаешь, что каждый болван может повесить железную цацку… и заявляться сюда, когда ему вздумается… тогда ты уже мёртв…
И кардинала скрыла густая тёмная туча. Когда ледяные полупрозрачные пальцы сомкнулись на горле, Вета сумела перекричать бурю. Она рванулась из душной фиолетовой пелены, крест на груди подпрыгнул и тускло блеснул, поймав невидимый луч. Дикий свистящий вой метнулся вверх, разорвав ряды смерчей, лиловый туман отдёрнулся, словно от боли, и заскрежетал:
