Марина Дяченко - Хроники мегаполиса (сборник)
Стихали горны и трещотки. Люди шли, держась за руки; над улицей плыло звездное небо, бледное из-за света фонарей.
Женька шел рядом. Сегодня после матча он был как зомби, этот Женька. Его приходилось тащить, уводить со стадиона, вести за руку, как младенца; он, казалось, не замечал этого. Для него матч еще не кончился…
Они шли и шли, и не сворачивали к метро, толпа становилась все реже; в какую-то минуту Диме показалось, что стекло, все эти дни отделявшее его от города, треснуло, разошлось, осыпалось осколками.
И в этот лопнувший иллюминатор хлынул звездный теплый вечер.
Город не станет бежать за автобусом, как добрый привязчивый пес с турбазы. Но городу, как и псу, трудно что-либо объяснить.
Оля говорила и говорила; Дима слышал обрывки ее фраз. О том, что жизнь их только начинается, что скоро они вот так же будут гулять по вечернему Нью-Йорку, что это феерическое зрелище, что, когда они вернутся сюда погостить, им будет с чем сравнить…
– Да что с тобой, Димыч?!
Кажется, он начинал понимать, что с ним.
Осознание ошибки. Не такой, которую можно исправить красными чернилами, и даже не такой, которую можно исправить в ЗАГСе, аннулировав штамп о браке…
Они шли по Крещатику, но Дима не видел Крещатика за светящимися рекламными щитам. А на щитах – на всех – почти взрослый десятиклассник нес на плече первоклашку с бантами в полголовы, с колокольчиком в маленькой руке…
– Димка, ты какой-то не такой сегодня…
Он, не глядя, кивнул.
Как пелось в фильме о приключениях Электроника, «своими руками судьбу свою делай».
А если делаешь чужими – не обессудь… Правда, роль жертвы обстоятельств имеет и свои плюсы. В любой момент можно сказать – так я и думал. Что я мог поделать?
Когда-то мама пыталась устроить Димино счастье. Потому что профессия врача – это стабильно и уважаемо… Во всяком случае в те годы было так. Тогда он нашел в себе и силы и нашел в себе наглость поступить наперекор… Он был молодой, считал себя сильным…
С тех пор многое изменилось.
…Миновали Площадь Независимости. Молча, не сговариваясь, свернули к Владимирской горке.
На фасаде филармонии лежал тёплый желтый свет.
В аллеях было темно, зато Владимир высился под лучами прожекторов, и у балюстрады стояли, попарно обнявшись, штук шесть романтичных влюбленных.
– Димка… посмотри на меня?
Он посмотрел.
– С тобой все в порядке?
Он кивнул; у него все сильнее кружилась голова. Все смутные ощущения последних недель сложились, как кусочки головоломки-»паззла», и получившаяся картинка пугала. Когда-то школьником, впервые увидев карманный калькулятор, он попытался обмануть хитрую машинку и попросил ее поделить что-то там на ноль. Error, укоризненно ответил калькулятор.
Причем здесь это воспоминание? Да ни при чем.
Error, мигала красная лампочка в глубинах сознания, ошибка, error…
От камня тянуло теплом. Хотелось прислониться к нему, а лучше – лечь, закрыть глаза, ни о чем не думать; не думать – не получалось. Он смотрел на Олю, как она курит, как с наслаждением затягивается, и с ужасом понимал, что между ним и этой женщиной уже лежит океан, уже давно лежит, а может быть, лежал всегда… И ЭТОТ океан не переплыть, не перелететь, она уже – там, он навсегда – здесь… А кто из них до смерти будет чужаком и эмигрантом – решит завтрашний авиарейс…
Над городом плыл самолет. Правое крыло – зеленый огонек. Левое – красный. И подмигивающий желтый глаз. Кто-то уже улетал, кто-то уже сделал свой выбор…
Олина сигарета казалась в полутьме пульсирующим пурпурным угольком. Справа и слева горели вдоль балюстрады такие же огоньки: романтичные влюбленные курили.
Оля вздохнула, стряхивая пепел:
– Ну вот, мальчишки… Запомните его таким. Мы, конечно, еще вернемся, может быть, скоро… в гости. Но на всякий случай – запомните. Мало ли…
Женькина ледяная рука выскользнула из Диминой ладони.
Сын медленно отошел в сторону, в темноту.
Оля загасила окурок о балюстраду; во всем мире было тихо, только еле слышно гудел уходящий за горизонт самолет.
Дима подумал, что лучше бы стекло, окружавшее его последние дни, удержалось и не треснуло. Лучше бы оно не впускало в трещину ни этот вечер, ни эти огни, ни этот самолет. Он наверняка бы осознал ошибку – но не сейчас, когда еще можно все изменить. Потом он вспомнит этот вечер; ТАМ он будет несчастлив, и, что самое страшное, Женька будет несчастлив тоже. И вот он вспомнит этот вечер и поймет – все можно было изменить…
И не захочет жить.
Он тряхнул головой.
– Что с тобой? – спросила Оля.
ОНА будет счастлива.
Коту не ужиться с собакой.
– Да что с тобой, Дима?!
Он хотел ответить – и тут увидел Женьку.
Их сын стоял в нескольких шагах, у балюстрады; курил, неумело затягиваясь, кашляя и затягиваясь снова. Глаза его странно блестели – может быть, от первой закуренной сигареты…
Женька смотрел вниз, на Днепр, на мосты, на огни.
Оля хотела что-то сказать, уже открыла рот…
И осеклась.
Женька молчал. Курил, глотая попеременно дым и слезы; Дима понял, ЧТО именно сейчас, сию секунду, чувствует его сын.
– Женька, ты… Брось… ты что…
– Он уже взрослый, – стеклянным голосом сказала Оля… Ольга. – Я в его возрасте уже закурила…
Женька не посмотрел на нее.
Дима подошел к сыну. Встал рядом – и увидел, как вырос Женька за последние месяцы. Вытянулся. Стал шире в плечах.
– Женька…
Молчание.
Господи, да что же делать?! Он проявил слабость, он дал втянуть себя в эту гонку, в чужую, чуждую ему игру, и ведь для его сына эта игра тоже никогда не станет своей! Он будет сыт, одет, пристроен… Несчастен.
Что делать?!
– Ничего, – сказал сын сдавленным тусклым голосом. – Я просто… что «Динамо» проиграло… я… в порядке. Все…
Все.
Аэропорт, таможенники, чемоданы и сумки… Заграничные паспорта… Визы… Спокойный и свободный мир между контролем и посадкой, мир «дьюти фри», где пахнет кофе и духами…
«Объявляется посадка»…
Дима вытащил из внутреннего кармана авиабилет в ярком конвертике.
Вытряхнул на балюстраду несколько листков, скрепленных скрепкой.
Вырвал оранжевый листок – мелькнули номер рейса, номер места, еще какая-то подробная доброжелательная чушь.
Спокойно, аккуратно сложил маленький самолетик…
Он не должен был лететь, этот самолет. Слишком узенький клочок бумаги, слишком малая площадь крыла.
Но он полетел.
Поймал восходящий поток – и полетел не вниз, а вверх. К Владимиру с его крестом, над верхушками деревьев, над Днепром…
«Пристегните ремни»…
Ольга открывала и закрывала рот – как будто разом растеряла все обидные слова для обозначения умственно неполноценных.
