Макс Фрай - Ворона на мосту
Теперь Чиффа кривлялся, как будто мы беседовали о сущих пустяках. И вдруг снова стал предельно серьезным.
— Это еще и принципиальный момент, — сказал он. — Существование само по себе — благо. Если есть хотя бы намек на возможность сохранить существующее, надо попробовать это сделать. Если бы в небытии скрывался некий высокий, тайный смысл, ничего бы и не было. Но все наоборот: жизнь цепляется за всякий шанс осуществиться, все живое страстно желает длиться — во что бы то ни стало, любой ценой. Я видел, как плотная, осязаемая, живая реальность рождается из последнего сна умирающего, потому что существовать всего несколько часов, пока жив создатель, — лучше, чем не существовать вовсе. Помочь ей, кстати, оказалось несложно, в таких случаях можно просто найти сновидца, исцелить его и продлить его дни; мой учитель сделал это, а я ему немножко помог, — и знал бы ты, как ликовала та земля! Ни одно известное мне наслаждение не сравнится с пребыванием в ликующей реальности; впрочем, долго это выдержать невозможно, мы едва ноги унесли… А наш Мир очень не хочет рушиться, сэр Шурф, — в точности как ты сам не хотел умирать, помнишь? Я всегда ощущаю его страх и смутную надежду, ни дать ни взять больной, от которого отказались все столичные знахари, но родственники уже везут из глухой деревни дряхлую лесную колдунью, она готова попробовать, хотя твердо ничего не обещает. Считай, я что-то вроде этой старухи — не самый мудрый, не самый умелый, не самый могущественный колдун этого Мира, но все же кое-что смыслю и, самое главное, готов попробовать… Слушай, по-моему, я тебя совсем заболтал. Тебе надо отдохнуть.
Я не стал возражать. На меня вдруг навалилась усталость столь чудовищная, что даже разговоры о грядущем конце Мира стали казаться всего лишь досадным поводом растянуть и без того долгую беседу до бесконечной.
— Комната для гостей на втором этаже, можешь прихватить с собой вот этот кувшин с камрой и блюдо с пирогом, я не пропаду, добуду еще что-нибудь.
— Спасибо, ничего не нужно, — сказал я. — Лягу спать прямо сейчас, не откладывая. Устал. К тому же…
— Конечно, ты должен убедиться, что мертвые магистры тебя не узнают. Только после этого ты сможешь наконец расслабиться и вволю щебетать со мной о всяких милых пустяках вроде конца света. Я-то за тебя спокоен, твое сердце, мысли и сны теперь пахнут совершенно иначе. Но мало ли что я говорю, мои слова — это всего лишь слова.
Конечно, он был прав.
Вместо кошмаров мне приснилось море, которого я еще никогда не видел наяву. С тех пор море снилось мне очень часто, и одно это, надо сказать, могло бы стать мне великим утешением, если бы я нуждался в утешениях.
Но я, конечно, не нуждался. Одно из множества бесспорных преимуществ моей — тогда новой, а теперь уже почти завершившей свое существование — личности состоит в том, что утешениями ее не проймешь. И вообще почти ничем.
Когда я проснулся и принялся вспоминать вчерашний разговор, новость о грядущем конце Мира по-прежнему казалась мне скорей чрезвычайно интересной, чем трагической. Я лежал и думал, что хотел бы сам перейти Мост Времени и увидеть, как это будет, а если все-таки Мир уцелеет, тем более надо пойти и увидеть его конец. Чиффа говорил, что ужасней прогулки по Мосту Времени ничего быть не может, и это тоже очень, очень интересно. Теперь моя жажда нового опыта и знаний была похожа на телесный голод. Терпеть можно почти бесконечно долго, не вопрос, но всякий кусок в чужой тарелке кажется предельно соблазнительным, хоть и знаешь, что он тебя не насытит.
Я понял, что это очень точное сравнение, и тут же почувствовал, что хочу его записать. Внимательно огляделся, но письменных приборов в спальне не нашел. Поэтому оделся и отправился вниз в надежде, что хозяин дома окажется на месте и поможет мне решить эту проблему.
Чиффу я встретил на пороге гостиной. Он выслушал мою просьбу и пришел в восторг.
— Проспать почти трое суток, а проснувшись, тут же потребовать письменные принадлежности — это да, отличный ход! Спасибо, сэр Шурф, ты сделал мою жизнь куда более интересной и увлекательной, хотя мне и прежде было не на что жаловаться. Неужели сны собираешься записывать? Эк тебя проняло!
— Нет, — ответил я, — не сны. Уже после пробуждения в голову пришло одно очень точное сравнение. Честно говоря, не думаю, что оно мне в ближайшее время пригодится для дела, поэтому позволять ему все время крутиться в голове я не хочу. С другой стороны, забывать столь удачную формулировку было бы расточительством. Записать — наилучший выход.
— Тебе виднее, — неожиданно серьезно согласился Чиффа. — Только видишь, какое дело, самопишущих табличек у меня в доме нет. Давно не были нужны, я и не покупал. Зато один приятель оставил где-то тут свою тетрадь. И забирать, как я понимаю, не собирается, почти год уже прошел, была бы нужна, давно бы вспомнил… Где-то я ее недавно видел. Ага, вот.
Тетрадь в полосатом матерчатом переплете он извлек из-под кресла, вместе с немытой кружкой и красным тряпичным лисом, такие игрушки мастерят своим детям фермеры. Я удивился, но сказал себе, что от беспорядка в доме, вероятно, тоже можно получать особого рода удовольствие, просто я пока не способен это понять.
Несколько страниц тетради были исписаны цифрами. Вероятно, предыдущий владелец заносил в нее свои расходы или, напротив, подсчитывал прибыль; в любом случае речь, судя по всему, шла об очень мелких суммах — если, конечно, я правильно истолковал смысл записей. К счастью, чистых страниц было предостаточно, к тому же обнаружился карандаш, вложенный в тетрадь вместо закладки. Я никогда прежде не писал на бумаге, но не раз на ней рисовал — в раннем детстве, пока не выучился раскрашивать взглядом стены, после чего рисунки в тетрадях были, конечно, забыты. Ну, по крайней мере, я немного умел обращаться с бумагой и карандашом, это облегчило мне задачу. Почерк мой поначалу был ужасен, писал я очень медленно, но дело все-таки шло. А записав наконец свои давешние умозаключения, я испытал облегчение, которое сродни счастью.
— Забирай тетрадь себе, — сказал Чиффа. — Ты, как я погляжу, найдешь ей применение.
Я не стал отказываться от подарка. Собственно, я с самого начала рассчитывал, что тетрадь мне отдали навсегда, а не одолжили на время. Использовать для записей чужую собственность было бы довольно нелепо.
— Что теперь? — спросил я, пряча тетрадь в карман.
— Теперь я налью тебе камры. И скажу, что день нынче на удивление хорош. Солнечный свет льется сквозь свинцовые тучи, смешиваясь с теплым дождем, а над Хуроном — радуга в три дуги. А остальные новости пересказывать лень, да и какое тебе дело, скажем, до трагической гибели Анниты Вьенки, старшего магистра ордена Лающей Рыбы? И прибытие в речной порт четырех купеческих кораблей из Шиншийского халифата вряд ли тебя заинтересует. И до рождения первенца в семье молодого ректора Королевской высокой школы тебе дела нет, я правильно понимаю?
