Кэтрин Ласки - Ледяной
«Какое замечательное место для последнего пристанища», — подумала Гвиннет, и глаза ее наполнились слезами.
— А его кости… — голос ее дрогнул.
— В дупле, — ответила Сарк, кивком указав на дупло в стволе, невысоко от земли. — Я их чую.
— Отец хотел, чтобы они лежали над землей. Он смог дотянуться как раз до этого дупла. Ему не хотелось, чтобы их беспокоили мелкие животные, — пробормотал Лайам виноватым тоном.
Гвиннет с Сарк окинули его испепеляющим взглядом.
— И ему даже в голову не пришло, что их стоило защитить еще и от собственного сына, — прорычала Сарк.
Шерсть на загривке волчицы всколыхнул легкий ветерок. Она посмотрела наверх и увидела, как Гвиннет, хлопая крыльями, зависла над ветвями, стараясь положить шлем отца в самую верхнюю расщелину в стволе. В клюве она держала косточку — один из четырнадцати позвонков в шее совы. Это почти в два раза больше, чем у других животных, как она часто любила повторять. Закрепив понадежнее шлем и косточку, Гвиннет опустилась на землю, чтобы немного передохнуть.
— Хочу перенести туда все шейные косточки папы. Пусть любуется сверху на свой знак героя!
Закончив с этим, она уселась на ветку прямо над дуплом и посмотрела на переплетение лунных лучей. Сова терпеливо ждала, пока не покажется скрум ее тетушки. Заметив первые клубы туманной дымки, она выпрямилась всем телом и замерла.
— Очаровательно, — прошептал тихий голос, непохожий ни на какие другие. — Просто великолепно, дорогая моя!
Глава тридцать вторая
Друмлин Мораг
— Вот мы и пришли, — сказал Фаолан. — Я возвел его здесь, потому что отсюда открывается вид на Священные вулканы, и в хорошую погоду с вершины кургана, на котором я несу дежурство, можно разглядеть мыс Сломанного Когтя. Самого друмлина, конечно, не видно, но я представляю его, и мне становится легче на душе.
Вершина мыса была открыта всем ветрам, которые не давали снегу занести друмлин. В бледном лунном свете отчетливо блестели кости, казавшиеся почти прозрачными. Дэрли даже подумала, что они сделаны из хрусталя.
— Дэрли, ты не замерзла? — заботливо спросил Фаолан.
— Нет-нет. Я просто… не могу объяснить, — ответила Дэрли и тихо добавила: — Мама?
— Она умерла спокойно. Брангвен был хорошим супругом.
— Плохо, что мы не встретились с ним, — сказала Мхайри.
Оказалось, что за несколько дней до их прибытия Брангвен ушел в Кровавый Дозор.
— А ты можешь показать нам кость Гром-Сердца? — спросила Мхайри.
— Да, только, если присмотреться, вы и сами можете ее различить.
— Вот эта! — воскликнула Мхайри, прижимаясь носом к огромной кости у основания друмлина.
— Да, это кость из ее лапы, одна из самых крупных в друмлине. Сначала я захоронил ее на склоне у соленых озер близ Топи. А через полгода перенес сюда.
— О, я вижу твои рисунки! Какие красивые! — воскликнула Дэрли.
— Это история о том, как мы жили вместе, как летом ловили в реке рыбу, как странствовали осенью и как нашли зимнюю берлогу.
Он замолчал, подумал и нерешительно спросил:
— А вам самим не хотелось бы выгрызть кость в честь Мораг?
Намара приказала сторожить останки Мораг, чтобы никто их не тревожил и чтобы Фаолан в любое время мог добавить к друмлину очередную кость.
— Но о чем будет наш рассказ? Мы никогда ее не знали, — сказала Мхайри.
— Расскажите о себе. Она была фланговой загоняющей, Мхайри, как и ты. А ты, Дэрли, обучалась толковать сейлидх-фир и петь песни скрилинов. Мать могла бы многим гордиться, вам есть что поведать ей.
— А ты сам будешь выгрызать? — спросила Дэрли.
— Не сегодня. Сейчас ваш черед.
Фаолан понимал, что не стоит ему заниматься привычным делом, пока сестры пытаются выгрызть свои истории. В мастерстве глодатели намного превосходили обычных клановых волков. Мхайри с Дэрли просто стеснялись бы, наблюдая, как ловко он обращается с костями.
— С того края мыса есть небольшое укрытие от ветра. Пойду отдохну там немного. А вы начинайте. Вам сразу станет легче на душе, вот увидите.
— Но мы не умеем так, как ты, — сказала Мхайри.
— О своей жизни рассказать можете только вы сами. Подумайте, о чем вы хотели бы поведать нашей маме.
— Нашей маме… — повторила Мхайри, словно смакуя эти слова.
И сестры Фаолана начали свой рассказ. Поначалу их знаки были грубыми и неровными, но постепенно в клацанье зубов стал прослеживаться особый ритм.
Мама. Меня назвали Мхайри. А ты выбрала бы такое имя? Я выросла и стала фланговой загоняющей, но не такой хорошей, как ты. Ты должна знать, мама, что Кайла хорошо относилась к нам, — Мхайри остановилась. Рассказывать ли о том, как Кайла отреклась от них? Фаолан сказал, что нельзя лгать, выгладывая кости друмлина. Поэтому она продолжила осторожно: — До того, как настало голодное время, она все время заботилась о нас. — Потом значки заструились, как рябь от ветра на поверхности реки: — Мы с Дэрли думаем, что что-то случилось с ее костным мозгом. Она сказала, что мы не ее дочери, и отреклась от нас. И мне кажется, она в чем-то была права. Она же не наша настоящая мать, не наша первая кормилица. Но она воспитала нас, как если бы мы были ее настоящими детьми. Она любила нас, пока ее мысли не запутались от этого ужасного голода. Она так гордилась мною, когда я стала загоняющей, и Дэрли, когда та стала обучаться у скрилина. Ее было чем гордиться.
* * *Оказалось, что Фаолан устал гораздо больше, чем казалось ему самому, и, пока его сестры выгладывали кости, он погрузился в глубокий сон. Во сне он грыз кость, казавшуюся знакомой — слегка скрученное плечо, и он не понимал, где уже видел ее. Ему очень нравилась эта кость, но она не принадлежала ни его матери, ни Гром-Сердцу. Это была кость волка, а не медведя.
«Я был медведем», — сказал он себе во сне.
Тут всего его охватило глубокое волнение. Он словно перенесся в Пещеру Древних Времен. Фаолан чувствовал, что его окружают дышащие жизнью стены, на которых изображен стремительный бег животных. Он слышал их тяжелое дыхание и видел спиральные отметины на камне, похожие на бледный рисунок его лапы.
«Ответ где-то близко, — подумал он. — Очень близко. Сейчас я подобрался почти к самой сути тайны — моей тайны? Что же это за тайна?»
«Еще не время! Не время!» — прошептал чей-то голос во сне. И снова перед внутренним взором волка отчетливо предстал спиральный рисунок, отпечатавшийся на его лапе и напоминавший о том, что он, Фаолан, — всего лишь составная часть какого-то великого замысла. «Я рожден не для смерти, и все же я умирал тысячу раз, — подумал он. — А сейчас я родился снова, чтобы жить в эти трудные времена».
